Родители могут торжествовать над ребенком победу, но, в конечном счете, нет никакого триумфа в том, чтобы взять верх силой, даже если эта сила искусно замаскирована. Доминирование есть доминирование, и тело, которое подверглось насилию, крепко-накрепко усвоило его уроки. Оно превращается в покинутого властелина, лишенного внешнего воздействия любви. Находясь в уединении, оно находит компенсацию, впадая в одержимость, цепляясь за людей или объекты, наделяя их волшебной силой. Попадая от этих талисманов в зависимость ради обретения любого жизненного смысла, тело ужесточает свои требования, чтобы ими овладеть и взять их под свой контроль, стремясь как можно дольше продлить эту фантасмагорию, в которую само больше не верит.
Я не вижу смысла в том, чтобы заставлять родителей чувствовать себя виноватыми. Все мы являемся продуктами нашей современной культуры, одобряющей конкуренцию и стремление к власти. Мы с испугом осознаем, что представляет собой сосредоточенная в теле любовь. Мы путаем ее с сексуальностью и половым влечением. Однако истинная любовь пронизывает каждую клетку нашего тела. Она сразу распознается животными, детьми и даже некоторыми взрослыми, которые или родились вместе с ней, или обрели се через страдания и подчинение. Тонкая позолота вины не может скрыть лежащей в ее основе покинутости. Наша задача заключается в том, чтобы изменить психодинамику.
Переполняющее человека ощущение покинутости, заставляющее страдать множество людей, уходит своими корнями не в покинутость ребенка родителями, а в одиночество детской души. Проецируя на ребенка его искусственный образ, родители тем самым уничтожают реального ребенка, который вынужден уйти в глубины своей психики, покинутый не только родителями, но и лишенный самоощущения. Именно из этого широко распространенного насилия возникает чувство стыда, связанное с каким-то неизвестным ребенку проступком, за который он чувствует себя виноватым. Сны, в которых совершается убийство или появляется лежащий изувеченный труп, говорят о предательстве, которое распространилось и на взрослого человека. Например, когда над отношениями нависает угроза опасности, взрослый человек снова бросает оставшегося под спудом ребенка, который остается невероятно честным; затем персона все-таки отходит на второй план, стараясь любой ценой сохранить отношения. Существуют два уровня вины: «Я виноват в том, что я такой, какой есть», и на более глубоком уровне: «Я предал самого себя»..
Покинутый человек становится жертвой колдуна, который пользуется его одиночеством, играет на состоянии отверженности, действует волшебными чарами там, где, по его мнению, обитает душа, а затем резко обрывает иллюзию. Темная сторона колдуна уводит зависимого человека все дальше и дальше в тот таинственный мир, где царит смерть; его светлая часть, представляясь в образе мудрого старца, может привести освобожденную душу к се же собственному творчеству. Подлинность чувства оказывается лезвием бритвы, разделяющим эти два мира. «Я не прав, я виноват, я жертва, я заслуживаю наказания» - приводит к колдовскому заклятью и зависимости. «Я не оставлю себя, я не виноват, я останусь тем, кто есть» - это путь к чуду и творчеству.
Юлия находилась под властью зависимости, при этом ее детская вера в отца оказалась сломленной, помимо всего прочего, еще и его насмешками. Он оказался тем колдуном, который каждый раз во время вечерней сказки уговаривал ее забыть о своей грусти, тем самым еще глубже вгоняя ее в тоску.
Чтобы избежать предположения, что каждый отец, читающий маленькой дочурке ночную сказку, бессознательно втягивает се в свою эротическую фантазию, следует кое-что сказать об этих особых отношениях, на которых постепенно фокусировался процесс анализа.
Отец был очаровательным пуэром (вечным юношей), воображение которого создавало дворцы там, где другие видели одни развалины. Отстранившись от своей жены, считавшей его идеализм угрозой своему материальному благополучию и благополучию семьи, он обратился к дочери, в которой искал себе главную психологическую поддержку. Он стремился ее защитить от внезапных эмоциональных взрывов матери, которые часто кончались рукоприкладством. В результате Юлия стала сопровождать его повсюду, куда бы он ни направился, и самым счастливым временем детства считала дни, которые проводила у него в студии: сидя у него на коленях, она декламировала стихи или напевала песни. Казалось, они вместе объединились против остального безразличного, если не враждебного им мира, ради духовного наслаждения. Это наслаждение они получали вместе, когда воображение дочери подпитывалось отцовским вдохновением.
Мир, в котором пребывали отец и дочь во время совместных чтений, был тайным, драгоценным миром, который ассоциировался с запретной «вершиной». Волшебник-отец психологически соблазнял свою дочь. Ребенок чувствовал стыд, но стыд совершенно непреодолимый, ибо он рождался в интимной атмосфере, создававшей отцу божественный ореол. Они оба оказались во власти странного таинственного ритуала. Каждый раз девочка проверяла присутствие волшебной силы, стараясь понять, может ли она прекратить плакать, находясь в одиночестве. Такой контроль над своим телом постепенно привел ее к полному разрыву связи с ним. Несмотря на то, что в памяти Юлии не было следов физического насилия, психологическое предательство привело к расщеплению души и тела, то есть по своему воздействию походило на настоящий инцест.
По всей вероятности, встревоженный эмоциональной насыщенностью их отношений отец постоянно надламывал их так, что при этом в полном смысле слова предавал безграничное доверие своей дочери. Ее любимой сказкой была сказка Ганса Христиана Андерсена «Девочка со спичками» (The Little Match Girl), в которой идет речь об одинокой девочке, которая на Новый год тратит свою последнюю спичку, чтобы поддержать последнее тепло и зажечь свои последние фантазии. Когда кончаются спички, девочка замерзает. Эта сказка играла терапевтическую роль, обобщая отношение дочери к матери, единственным защитником от которой стал отец. Девочка верила, что, читая эту сказку, отец не только почувствует ее состояние, но и укрепит в ней веру и окажет поддержку. Однако, услышав взрыв его смеха в ответ на свои слезы, она ощутила, как грубо он растоптал ее веру. Она превратилась в ту маленькую девочку, последняя спичка которой погасла вместе со взрывом отцовского смеха. Ужас еще более усугубился приходом матери, которая надавала ей шлепков, не уставая повторять: «Не позволю, чтобы моя дочь выросла плаксой».
Эти эпизоды выявляют детскую травму, часто повторявшуюся в ее близких отношениях. Попадая под власть волшебного мира безграничной близости, она сразу предчувствовала мертвящее дуновение, разлучавшее ее с волшебником и со своим телом, оставляя наедине с застывшими, невыраженными эмоциями. Уже провалившись в бессознательное, она просто исчезла под ударами матери. Эта травма позже стала проявляться в бессознательном развитии ситуаций, где она манипулировала мужчинами так, чтобы впоследствии переживать их предательство. Еда и секс стали для нее той самой коробкой спичек, опустошив которую, она бы умерла голодной смертью. Она ела и занималась любовью, стараясь заполнить вакуум - свое травмированное тело, которое вследствие се уединенности всегда оставалось опустошенным.
Достигнув стабилизации веса, Юлия стала посещать сессии, на которых работала над установлением контакта между душой и телом. На этих сессиях ей пришлось столкнуться с переполняющей ее ранимостью, когда полнота уже исчезла и возник ужас, что ее бросит любимый мужчина. Ей неоднократно снился сон, в котором возникал образ привлекательного мужчины, в накинутом развевающемся черном плаще и широкополой шляпе- образ волшебника, имевшего власть давать или отбирать жизнь. В следующем сне это был обожаемый ею отец, которому она старалась доставить удовольствие. Он же считал ее виноватой в том, что она стала такой. Детские отношения, поддерживавшие в ней жизнь, сейчас обернулись другой стороной. Проекция, которую она наводила на мужчин, опять возвратилась па прежнее место.
Я на пути. Судное место - это моя церковь. Мой отец - судья на кафедре. Я приговорена. Приговор неизбежен. Знаю, что меня признают виновной в том, какой я стала. Я стою, сохраняя достоинство, перед своим отцом-судьей, но при этом полна ужаса, так как на дворе я могу слышать лай голодных псов и понимаю, что наказание за мое преступление будет заключаться в том, что меня вышвырнут им на растерзание.
В этом сновидении мы можем увидеть, как отец, пусть совершенно бессознательно, предает свою дочь. Надеясь, что понимает его сочувствие покинутой девочке в сказке, Юлия сразу отдалилась от него эмоционально, замкнувшись в себе, как только он расхохотался при виде ее слез. Ее чувства замерли, вытесненные в тело, которое превратилось в ужасных собак, угрожающих сожрать ее столь же яростно, как она накидывалась на еду, пытаясь избавиться от их ярости.
