Человеку пришлось покинуть рай именно потому, что неограниченное удовлетворение его влечений приводило к конфликту между сыновьями и отцом, к убийству отца и в итоге к формированию табу на инцест. Мятежные сыновья выиграли сражение, но проиграли войну против отцов, чьи прерогативы были теперь навсегда защищены «моралью» и общественным порядком (здесь мы снова вспоминаем фрейдовское амбивалентное отношение к власти).
По этому варианту фрейдовской мысли состояние неограниченного удовлетворения инстинктов не могло продолжаться вечно. Вероятность такого райского состояния не отрицается, но вводится тезис, что, оставаясь в раю, человек не может создать культуры. По Фрейду, культура базируется на частичном неудовлетворении инстинктивных желаний, которое ведет к сублимации или формированию реакций. Таким образом, человек стоит перед альтернативой: либо полное удовлетворение инстинктов – и варварство, либо частичная фрустрация вместе с культурным и умственным развитием. Зачастую, однако, процесс сублимации не имел успеха, и за культурное развитие человеку приходилось платить неврозами. Необходимо подчеркнуть, что для Фрейда конфликт между влечениями и любого вида цивилизацией или культурой никоим образом не идентичен конфликту между влечениями и капитализмом или любой другой формой «репрессивной» социальной структуры[39].
Симпатии Фрейда были отданы культуре, а не раю примитивности. Тем не менее в его исторической концепции содержался элемент трагизма. Прогресс человечества неминуемо ведет к вытеснению и неврозам. Человек не может и быть счастливым, и прогрессировать. Однако, несмотря на этот трагический элемент, Фрейд оставался просветителем – правда, скептическим, которому прогресс уже не казался чистым благом.
После Первой мировой войны картина истории стала для него по-настоящему трагической. За определенным пределом прогресс приходится оплачивать огромной ценой, которая обесценивает его. Человек – всего лишь поле битвы, на котором сражаются влечения к жизни и к смерти. Он не сможет окончательно освободиться от трагической альтернативы: либо уничтожать других, либо себя.
Фрейд пытался смягчить горечь этих положений в важном письме к Эйнштейну «Почему война». Но в основном тезисе Фрейд, называвший себя в то время пацифистом, не поддался трудностям на пути выражения глубокого пессимизма в десятилетие новых надежд (1920–1930); он не отступил от своих суровых суждений в том, что считал истиной. Скептический философ-просветитель, ошеломленный крушением его мира, стал абсолютным скептиком, расценившим историческую судьбу человека как беспросветную трагедию. Фрейд вряд ли мог реагировать на события по-иному, ибо его общество, казавшееся ему лучшим из возможных, было не в состоянии усовершенствоваться никаким кардинальным образом.
В завершение этого очерка о социальных воззрениях Фрейда я должен подчеркнуть: наилучшим образом понять его величие – и человеческое, и научное – можно, лишь рассмотрев его фундаментальные противоречия, увидев, как он был привязан – или прикован – к социальной обстановке. Декларация, что все его доктрины, созданные почти за 50 лет, не нуждаются в ревизии либо что он был мыслителем-революционером, а не трагическим реформатором, оказалась бы привлекательной для многих людей по многим и разным причинам. Но действительно необходимо другое – помочь понять Фрейда.
Вклад Маркса в знания о человеке
[40]
По-видимому, здесь будут уместны некоторые предварительные замечания. Вклад Маркса в знания о человеке или, конкретнее, в психологию – тема, привлекшая сравнительно мало внимания. В отличие от Аристотеля и Спинозы, работы которых считаются трудами по психологии, Маркс не рассматривается как автор, занимающийся индивидом, его влечениями, его характером; в поле зрения попадало только внимание Маркса к эволюции и законам общества.
Невнимание к его вкладу в психологию обусловлено несколькими причинами. Во-первых, Маркс никогда не излагал свои психологические воззрения в систематической форме: они рассеяны по его работам и их надо собрать воедино, чтобы показать их систематичность. Вторая причина – вульгарное и неверное толкование Маркса-экономиста, как и неверное понимание сути исторического материализма. Считается, что Маркс проявлял интерес к человеку, стремящемуся к экономической выгоде. Это затемняло истинный облик человека по Марксу. В-третьих, марксова динамическая психология появилась слишком рано для того, чтобы привлечь достаточное внимание. Вплоть до Фрейда последовательная теория психологии не была разработана, и фрейдовский психоанализ стал самой значительной системой динамической психологии. Популярность психоанализа, в некоторой степени вызванная его механистическим материализмом, помешала оценить ядро гуманистической психологии, сформулированной Марксом. К тому же все возрастающая роль позитивистски ориентированной экспериментальной психологии мешала пониманию психологических концепций Маркса.
Но могло ли быть по-другому? Современная академическая и экспериментальная психология есть в большой мере наука, занимающаяся отчужденным человеком, изучаемым отчужденными исследователями с помощью отвлеченных надуманных методик. Для марксовой психологии при осведомленности о факте отчуждения характерно отношение к отчужденному человеку как анормальной личности. В результате его психология была фактически закрытой книгой для тех, кто считал рефлексологию и формирование условных рефлексов последним словом в знаниях о человеке. Возможно, сегодня шансов на осознание вклада Маркса в психологию больше, чем когда-либо раньше – частично потому, что основные открытия Фрейда уже не считаются нерасторжимо связанными с механистическими разделами его теории (например, теорией либидо), а частично потому, что ренессанс гуманистического мышления создает лучшую, чем прежде, основу для гуманистической психологии Маркса.
В этой короткой статье я могу дать лишь беглое описание того, что считаю ядром вклада Маркса в психологию, и не сумею обсудить связь его психологической мысли с идеями Спинозы, Гёте, Гегеля и Фейербаха.
Говорить о психологии как о «естественной науке о человеке» Маркс начинает с понятия человеческой природы, которое проходит сквозь его работы вплоть до последних страниц «Капитала» (в третьем томе упоминаются рабочие условия, «наиболее подходящие для человеческой природы и наиболее достойные»). Если в «Экономическо-философских рукописях» 1844 года Маркс говорил о «сущности человека» или «умственном образе жизни» человека, то в «Немецкой идеологии» он уточнил использование слова «сущность», а в «Капитале» заменяет эту концепцию другой: «человеческая природа в общем смысле», которую надо отличать от «человеческой природы, которая видоизменяется в каждый исторический период».
Это действительно важное уточнение понятия «человеческая природа», но ни в коем случае не отказ от него.
Дал ли Маркс определение «сущности человеческой природы», «природы человека как таковой»? Несомненно, дал. В «Экономическо-философских рукописях» он определил видовую особенность человеческих существ как «свободную, сознательную деятельность» в противоположность природе животных, которые «не отличают деятельность от себя… и это есть их деятельность». В его поздних работах понятие «видовой особенности» отсутствует, но упор ставится на том же – на цельной, здоровой натуре человека. В «Капитале» Маркс определяет человека как «социальное животное» и критикует Аристотелево определение «политическое животное». Оно «в точности так же характерно для классического древнего общества, как определение человека Франклином („животное, делающее инструменты“) характерно для янки». Психология, по Марксу, так же, как и философия, есть вид человеческой деятельности, и я вполне согласен с мнением, что самым лучшим отзывом о марксовом определении человека было бы такое: оно не теоретично, а практично.
Применение той или иной концепции природы человека в работах Маркса сопровождается важным шагом, который характеризует его психологическую теорию. Речь идет о его концепции человеческой природы как динамической и энергичной. Маркс полагал, что человеком руководят страсти или влечения, хотя он и не догадывается об этих ведущих его силах. Динамическая психология и ее компоненты говорят о сходстве с психологией Спинозы и противоположности любой разновидности механистических бихевиористских теорий. Далее я попытаюсь более детально показать, что марксова динамическая психология базируется на связанности человека с миром, с людьми, с природой – в контрасте с фрейдовской, которая базируется на модели изолированной homme machine.
Его наиболее общая и весьма плодотворная концепция влечений состоит в разграничении «постоянных», или «фиксированных», и «относительных» влечений. Первые «существуют при всех обстоятельствах и… могут быть изменены под социальным воздействием лишь по форме их проявления и направлению». Относительные влечения «обязаны своим происхождением только определенному типу организации общества». Маркс относил секс и голод в разряд «фиксированных влечений», тогда как алчность считал примером относительного влечения. Замечу, что такое деление влечений на фиксированные и относительные необыкновенно плодотворно и что одна эта концепция вносит важнейший вклад в обсуждение темы влечений и инстинктов, идущее в наши дни. Маркс и далее прояснил это деление, указав, что «относительные страсти» (другое название для влечений) «не являются неотъемлемой частью человеческой природы», но «обязаны своим появлением определенным социальным структурам и определенным условиям производства и общения». Здесь Маркс уже связал относительные страсти с социальной структурой, и это закладывает основу динамической психологии, которая полагает основную долю людских страстей (а следовательно, большую часть человеческой мотивации) зависимой от типа производства. Концепция «социального характера» в том динамическом смысле, в котором я ее сформулировал, базируется на этом замечании Маркса.
