словно без них можно обойтись; что вместе с одним он не хочет принять и другое, — что он типичный характер некоей вещи, или состояния, эпохи, личности норовит замутить и подровнять, признавая и одобряя за объектом только часть его свойств, другие же желая упразднить. «Желательное» для посредственности — это как раз то, с чем мы, другие, боремся — с пониманием идеала как чего-то, в чем не должно оставаться ничего вредного, злого, опасного, сомнительного, уничтожающего. Наш взгляд на это прямо противоположный: с каждым приростом человека неизбежно прирастает и его оборотная сторона, так что высший человек, если предположить, что такое понятие допустимо, будет таким, чтобы сильнее всего являть собою противоречивый характер сущего, а не прославление и одно только оправдание его… Обычные люди способны представлять собою лишь очень маленький клочок, уголок этого природного характера: они немедленно сойдут на нет, как только начнет возрастать многообразие элементов и острота противоречий, то есть когда появятся предпосылки для величия человека. Человеку придется стать злее и добрей — такова моя формула этой неизбежности…
Большинство представляют себе человека как нечто из частей и отдельностей: только когда их все помыслишь вместе — вот тогда и появляется человек. Целые эпохи, целые народы в этом смысле являют собой нечто отрывочное; возможно, это как-то связано с экономией человеческого развития, что человек развивается частями. Однако это вовсе не повод забывать, что речь тем не менее идет только об осуществлении синтетического человека, что более низкие люди, колоссальное их большинство, суть прелюдии и наброски, из взаимоигры которых тут и там является человек целиком, человек-рубеж, который и знаменует собой, сколь далеко продвинулось человечество. Однако оно движется вперед не непрерывно, часто уже достигнутый тип снова утрачивается…
— мы, к примеру, всеми усилиями трех столетий все еще не достигли снова уровня человека Ренессанса; а человек Ренессанса, в свою очередь, в чем-то отставал от человека Античности…
382. Все признают превосходство греческого человека, ренессансного человека, — но хотят получить его просто так, без его причин и условий.
383. «Очищение вкуса» может быть только следствием усиления типа. Наше сегодняшнее общество способно предъявить только образование — сам же образованный отсутствует. Великий синтетический человек, тот, в котором различные силы добротно и ладно впряжены в одно ярмо во имя Одной цели, — отсутствует. То, что мы сегодня имеем, это множественный человек, самый любопытный хаос из всех, какие, должно быть, встречались на свете: однако это не тот хаос, что до сотворения мира, а тот, что после: Гёте как красивейшее выражение этого типа (вот уж никак и нисколько не олимпиец!).
384. Гендель, Лейбниц, Гёте, Бисмарк — показательны для сильного немецкого типа. Непринужденно живущие между противоречиями, полные той гибкой силы, что умело остерегается догм и доктрин, используя одну против другой, а сама оставаясь свободной.
385. Одно я понял точно: если бы возникновение великих и редкостных людей зависело от согласия многих (еще и при условии, что они бы знали, какие свойства нужны для величия, равно как и то, за счет чьих издержек всякое величие развивается) — ну, в таком случае сколько-нибудь значительных людей не было бы вообще никогда!
Ход вещей, однако, вершит свой путь независимо от согласия или несогласия подавляющего большинства — вот почему кое-что удивительное на Земле все-таки пробилось и прижилось.
386. Иерархия человеческих ценностей.
а) Не следует судить о человеке по отдельным его делам. Эпидермальные поступки. Нет ничего более редкого, чем личностный поступок. Сословие, ранг, народ, раса, окружение, случай — все это скорее находит выражение в деянии или поступке, нежели «личность».
б) Не следует вообще предполагать, что многие люди — «личности». Кроме того, некоторые являют собой сразу несколько личностей, а большинство — не личности вовсе. Всюду, где перевешивают заурядные свойства, от которых зависит дальнейшее существование типа, наличие в человеке личности было бы расточительством, роскошью, тут вовсе не имело бы смысла о «личности» спрашивать. Это носители, инструменты трансмиссии.
в) «Личность» — факт относительно изолированный, а с точки зрения куда большей важности поддержания дальнейшего течения и заурядности — так и вовсе почти нечто противоестественное. Необходимые предпосылки для возникновения личности — это некоторая временная изоляция, вынужденная жизнь на осадном положении, что-то вроде затворничества с большой степенью замуровки; а прежде всего — гораздо меньшая впечатлительность, чем у среднего человека, чья человечность контагиозна.
Первый вопрос относительно иерархии рангов: насколько тот или иной человек отмечен одиночностью, «штучностью» или стадностью. (В последнем случае его ценность заключается в свойствах, обеспечивающих дальнейшее существование его стада, его типа, в первом же — как раз в том, что его выделяет, изолирует, защищает и обеспечивает ему его одиночность.)
Вывод: одиночный тип не следует оценивать по стадным критериям, а стадный — по одиночностным.
С высшей точки зрения оба они необходимы, равно как необходим и их антагонизм, — и ничто так не достойно гонения, как пресловутая «желательность» чего-то третьего, что возникло бы из этих двух («добродетель» как гермафродитизм). Это ровно настолько же «желательно», как сближение и примирение полов. Типичное развитие — разверзание пропасти все глубже…
Понятие вырождения для обоих случаев: когда стадо по своим свойствам приближается к одиночным существам, а те к свойствам стада, — короче, когда они друг с другом сближаются. Это понятие вырождения находится в стороне от всякой моральной оценки.
387. Где следует искать самые сильные натуры. — Вымирание и вырождение одиночных видов больше и страшнее по своим масштабам; инстинкт стада и традиция ценностей — все это против них; их орудия обороны, их защитные инстинкты и без того недостаточно сильны и надежны, — нужно большое благоприятствование случая для их процветания (в самых низких и запущенных обществом сферах они процветают чаще всего; если надо найти личность, то именно в низах она сыщется скорей и верней, чем в средних классах!).
Борьба сословий и классов, нацеленная на «равноправие». Когда она более или менее завершится, вот тут и разразится борьба против одиночной личности. В известном смысле легче всего таковая сумеет сохраниться и развиться в демократическом обществе: то есть там, где грубые средства обороны более не требуются, где уже существует определенная привычка к порядку, честности, справедливости и доверие к нормативным условиям.
Сильных надо крепче всего привязывать, бдительней всего присматривать за ними, заковывать в цепи, сторожить — так повелевает инстинкт стада. Для них создается режим самоподавления, аскетической изоляции или «обязанностей» работы на износ, — режим, при котором обрести себя уже невозможно.
388. Попытаюсь вывести экономическое обоснование добродетели. — Задача в том, чтобы сделать человека максимально полезным и сколько возможно приблизить его к безупречной машине: ради этой цели
