Общество пытаются убедить в том, что традиция – это нечто неподвижное и косное, вечный страх перемен. Но это крайне недобросовестная точка зрения.
Современная традициология подтверждает: «Позиция, противопоставляющая традиции и новации, глобализирующееся общество и общество традиционное, является устаревшей. Её сторонники часто выпускают из вида феномен модификации традиций…» [12, с. 58]; «традиция имеет потенциал изменчивости, адаптации» [12, с. 6].
Традиция постоянно пребывает в развитии. Но развивается она не под внешним руководством, а на основе внутренних интеллектуальных ресурсов. Именно поэтому национальные пути модернизации разных обществ могут пересекаться, но никогда не предполагают намеренного подражания. Где есть подражание, там модернизация невозможна.
Прочный базис традиции – вот что лежит в основе настоящей модернизации. Желание разорвать очевидные диалектические связи между понятиями – признак интеллектуальной безответственности. Настоящая, а не лозунговая модернизация возможна только внутри и на основе традиции.
Известно, какую огромную организующую роль играет протестантизм в самосознании американского общества – как масс, так и политических элит. Даже в высказываниях американских президентов есть признаки этого влияния, в частности, в утрированных высказываниях о «божественных предначертаниях» (Джордж Буш) или в концепции Manifest Destiny для Америки. Всё это, несмотря на кризисные явления в мировой экономике, не только не мешает, но напротив, помогает социальному, политическому, научно-техническому прогрессу США.
Модернизация настоящая, не газетная – это часть традиции, часть механизма исторической преемственности, а не их отрицание. В устойчивом и стабильном обществе помимо контрактных отношений задействован механизм традиции, то есть осознанной (а не спонтанной) исторической преемственности коллективного опыта. В таком социуме складывается особый тип человеческих отношений. Эти отношения подобны отношениям дальних родственников и составляют следующий по счету уровень социальных связей вслед за семейными и родственными.
Если общество ориентировано на живую, динамичную традицию, это исключает застывшую патриархальность, сиюминутные выгоды и узкие групповые интересы, а кроме того – безудержный утопизм в выборе будущего. Такое общество можно назвать «большим социумом». Большому социуму необходимы верность национальным ценностям и культурным символам, политическая воля в принятии решений, историческое чутьё и стратегическое мышление в выборе будущего.
В доказательство данного тезиса приведём пример «от обратного». Коммунистическая индустриализация в СССР проводилась без учёта традиции. Ей в жертву была принесена одна из общественных групп – крестьянство, что выразилось, в частности, в крайне уродливом явлении «коллективизации». Это типичный пример модернизации без учёта традиции. Именно поэтому советская индустриализация оказалась недолговечной, а возникшие на её основе элементы социального государства остались лишь временным достижением. И это достижение было легко демонтировано в 1990-е годы, в период некомпетентного и губительного для страны экономического курса. Пренебрежение традицией сыграло и пагубную роль в культуре. Когда советский проект закончился, значительную часть российского общества составляли люди со стёртой идентичностью.
Секрет подлинного традиционализма в том, что «точка сборки» традиции никогда не находится в одном и том же месте. Она перемещается вместе с накоплением социального опыта и формированием социальных практик. Как бы ни хотелось некоторым нашим оппонентам представить традицию памятником самой себе, это не соответствует действительности.
Традиция пребывает в постоянном движении.
Вместе с тем всё ценное, что было накоплено, остаётся в распоряжении общества. Даже в случае кардинальных сдвигов общественной парадигмы прежний опыт не отбрасывается, но получает новое место и новую роль в новых условиях. Всё новое важно, всё старое необходимо. Этот принцип следует назвать принципом «комбинированного развития». Прежде он был более характерен для культурных практик, чем для социальных и политических институтов. Задача состоит в том, чтобы в ближайшее время сделать этот принцип универсальным.
Моральные ценности, в нашем случае христианские, остаются неизменными. Они скрепляют каркас традиции, не дают ей рассыпаться и распасться. Граница между полем традиции и полем релятивистского сознания сегодня видна очень отчётливо. Она легко различима, несмотря на попытки интеллектуалов постмодернистской школы спрятать эту границу за эффектами квазинаучной риторики, сомнительными социологическими исследованиями и культур-расистскими доктринами, подобными фукуямовскому «концу истории».
Для нормального развития общества необходимо искать и находить в каждой эпохе, культурном феномене и в каждой исторической ситуации точку сборки традиции.
Консервативный социализм: идеологические особенности в современной России
Политическая ситуация в России ускорила формирование новой, адекватной времени идеологии – социального консерватизма. Политики и публицисты ещё не выработали устойчивого отношения к ней.
В левой среде новый тренд, скорее всего, вновь обнаружит давнее разделение на социал-демократов и народников. Это разделение, по большому счёту, сохранялось на протяжении всего XX века, хотя и было погребено под бетонной плитой советской идеологии. В ближайшее время реакция со стороны левых станет более заметной. Это тем более очевидно, что фактически социал-консерватизм, или консервативный социализм, – политический конкурент ортодоксального коммунизма, поскольку потенциально он способен разрушить неоправданную монополию наследников компартии на понятие «социальное государство».
Уже сегодня социал-консервативные тезисы на социальных форумах и в прессе встречают контртезисы со стороны адептов канонического коммунизма. Часто можно услышать, что главное в любой идеологии – не ценности, а классовая сущность. Следовательно, уверены коммунисты ленинско-сталинского «формата», между либералами и консерваторами неизбежно классовое родство: и те и другие выражают интересы крупного капитала, хотя, возможно, имеют при этом «финансовые» и «сырьевые» предпочтения. Консерваторы державно-патриотического направления лоббируют интересы силового блока и ВПК.
Классификация вполне традиционная, но есть одно существенное обстоятельство, которое она не учитывает. В странах «первого мира» ситуация действительно пока ещё отвечает классической марксистской схеме. Но в России, как и в любой стране мировой периферии, западные политические реалии искажены.
В отличие, скажем, от США, в России либерализм не вытекает, а идёт вразрез с национальной традицией. Поэтому консерватор оказывается на перепутье: что поддерживать – традиционные ценности или либеральный авторитаризм? Консервативное сообщество в этой ситуации неизбежно должно расколоться. Одно консервативное направление обслуживает («консервирует») либерализм – именно это и имеет в виду левая критика. А другое? У другого, альтернативного направления путь только один – влево. Ведь больше некуда. Причем не как-нибудь, а «через голову» либералов, через их отрицание. Эта ситуация причудлива для обыденного сознания, но на редкость плодотворна. Объективно она скрепляет и не даёт разорвать узы справедливости и традиции. Но без понимания политического контекста это движение кажется необъяснимым, надуманным. Именно поэтому консервативных социалистов коммунистические идеологи называют то «левыми без коммунизма» (по аналогии с известными кронштадтскими матросами с их лозунгом «Советы без коммунистов!»), то «правыми консерваторами, которые маскируются под левых». Второе определение в корне неверно, а первое не вполне точно. Для уяснения сути русского консервативного социализма необходим небольшой экскурс.
В России всегда были социал-консервативные лидеры и партии, и это не только умеренная часть эсеров. Сам принцип консервативного социализма был озвучен, например, устами протоиерея Валентина Свенцицкого. В 1912 году в статье «Христиане и предстоящие выборы» он писал о том, что на выборах в Думу следует голосовать за «кандидатов левых партий» (эсеров), поскольку только они способны «разъяснить народу, где его враги» [31].
Известный, можно сказать, титульный, консерватор Константин Леонтьев помышлял даже о монархическом социализме. В 1880-е он писал: «Иногда я предчувствую, что русский царь станет во главе социалистического движения и организует его так, как Константин способствовал организации христианства…» [5, с. 94].
Но истоки социал-консерватизма, конечно, следует искать у славянофилов с их пониманием соборности. А. Хомяков с единомышленниками частично вывели это церковное понятие из прежнего контекста и перенесли на общество в целом, подразумевая особый (семейно-общинный) тип связи между его членами. Славянофилы трактовали соборность как общинный идеал, связывая его с идеалом коллективного спасения, характерным для русского православия. По мере развития русской философии, у понятия «соборность» появлялись синонимы. Например, Н. Трубецкой называл принцип соборности «метафизическим социализмом», С. Франк – «философией Мы». А Георгий Флоровский в «увлечении коммуной» видел «подсознательную жажду соборности». Николай Бердяев сравнивал соборность как всеобщее спасение с «жестоким», по его мнению, учением Фомы Аквинского о том, что своим блаженством праведники в раю обязаны муками грешников в преисподней.
