значит ли это, что вы просто не можете доказать, что они ошибаются? Кричащая неспособность ответить на эти вопросы может восстановить против вас всех, кто еще не определился, в том числе новые поколения, чьи убеждения не высечены на каменных скрижалях.
Во-вторых, отказавшись прибегать к убеждению, вы не оставите несогласным с вами другого выбора, кроме как вступить в игру по вашим правилам и противопоставить вам силу, а не доводы разума. И если не прямо сейчас, то когда-нибудь в будущем они могут оказаться сильнее. А когда «отменят» уже вас, будет слишком поздно доказывать, что ваши взгляды сами по себе достойны того, чтобы воспринимать их всерьез.
Всегда ли мы должны руководствоваться рассудком? Должен ли я рационально обосновывать стремление любить, дорожить своими детьми, наслаждаться радостями жизни? Может, иногда нормально уйти в отрыв, сглупить или перестать мыслить здраво? Если рациональность так прекрасна, почему мы ассоциируем ее с унылым занудством? Может, профессор философии из пьесы Тома Стоппарда «Прыгуны» (Jumpers, 1972) был прав, отвечая на заявление «Церковь — памятник нерациональности» так:
Национальная галерея — памятник нерациональности! Любой концертный зал — памятник нерациональности! И ухоженный сад, и взаимная любовь, и приют для бродячих собак! … Если бы критерием, по которому допускается существование вещей, была рациональность, мир был бы одним гигантским соевым полем! [71]
В оставшейся части этой главы я принимаю вызов профессора. Мы увидим, что, несмотря на то что красоту, любовь и доброту не назовешь рациональными в буквальном смысле слова, полностью нерациональными их тоже назвать нельзя. Человеческие эмоции и моральные устои вполне поддаются рациональному объяснению; к тому же существует и рациональность высшего порядка, которая подсказывает нам, в каких случаях разумнее поступать неразумно.
Возможно, стоппардовского профессора сбил с толку известный довод Дэвида Юма: «Разум есть и должен быть лишь рабом аффектов и не может претендовать на какую-либо другую должность, кроме служения и послушания им» {7}, [72]. Юм, один из самых здравомыслящих философов в истории западной мысли, вовсе не советовал своим читателям пороть горячку, жить одним мгновением и как в омут с головой кидаться в объятия неподходящего партнера [73]. Он логично утверждал, что разум — средство достижения цели, но не он намечает саму цель — он не может даже подсказать, нужно ли ее преследовать. Под «аффектами» он имел в виду источник этих целей: присущие человеку предпочтения, желания, устремления, эмоции и чувства; без них у разума не было бы целей, пути достижения которых он мог бы искать. Это разница между мышлением и желанием, между убежденностью в том, что считаешь истинным, и стремлением, чтобы осуществилось то, о чем мечтаешь. Юм хотел сказать скорее «о вкусах не спорят», чем «нравится — делай» [74]. Нет ничего ни рационального, ни нерационального в том, чтобы предпочесть фисташковое мороженое шоколадному. Нет абсолютно ничего нерационального в желании возделывать сад, влюбляться, заботиться о бездомных собаках, тусить, словно на дворе снова 1999 год, или танцевать под алмазным небом, размахивая одной рукой {8}, [75].
Тем не менее откуда-то же взялась идея, будто разум может противостоять эмоциям — это явно не просто логическая ошибка. Мы стараемся держаться подальше от горячих голов, заклинаем близких вести себя благоразумно, сожалеем о глупых интрижках, вспышках гнева и необдуманных поступках. Если Юм прав, то как может быть истинно и утверждение, прямо противоположное тому, что он написал: аффекты часто должны быть лишь рабами разума?
На самом деле примирить две эти идеи нетрудно. Одни наши цели могут плохо совмещаться с другими. Цели, к которым мы стремимся на одном этапе жизни, могут не соответствовать целям, которые мы преследуем на другом. Цели одного человека могут противоречить целям другого. С учетом этих конфликтов недостаточно сказать, что мы должны служить своим аффектам и слушаться их. Чем-то придется пожертвовать, и рассудить тут должна рациональность. Две первых сферы приложения разума мы назовем «мудростью», а третью — «моралью». Давайте присмотримся к каждой.
Люди хотят разных вещей, а не чего-то одного. Они жаждут комфорта и удовольствий, но при этом их заботит и здоровье, и благополучие детей, и признание коллег; они хотят осознавать, что прожили достойную жизнь. Так как эти цели порой противоречат друг другу: от чизкейков толстеют, оставленные без присмотра дети попадают в неприятности, а попытка идти по головам восстанавливает окружающих против вас, — невозможно всегда получать все, что хочется. Какие-то цели важнее прочих: более глубокое удовлетворение, дольше длящееся удовольствие, более убедительная интерпретация. Работая головой, мы выстраиваем цели по приоритетности: одни преследуем, другими жертвуем.
Кстати, не все наши цели на самом деле наши — это, метафорически говоря, цели наших генов. Эволюционный процесс отбирает гены, благодаря которым организмы оставляют как можно больше отпрысков, приспособленных к существованию в тех природных условиях, в которых жили их предки. Гены добиваются этого, наделяя нас мотивами вроде голода, любви, страха, комфорта, секса, жажды власти и признания. Эволюционные психологи называют такие мотивы непосредственными, имея в виду, что они являются частью нашего сознательного опыта и мы целенаправленно стремимся их реализовать. Непосредственным мотивам можно противопоставить «конечные» — выжить и дать потомство; фигурально их можно назвать целями наших генов — гены сообщили бы нам о них, умей они говорить [76].
В реальной жизни конфликт непосредственных и конечных целей проявляется как конфликт отдельных непосредственных целей. Похотливое желание обладать привлекательным сексуальным партнером — непосредственный мотив, а лежащий в его основе конечный — зачать ребенка. Он унаследован нами, потому что наши более похотливые предки в среднем оставляли больше потомков. Тем не менее цель зачать ребенка может не входить в число наших непосредственных целей, и мы, пораскинув мозгами, предотвращаем ее достижение с помощью контрацепции. Иметь надежного романтического партнера, хранить ему верность и не лишиться уважения друзей — тоже непосредственные цели, которых наша рациональная часть добивается, приказывая нашей не-очень-рациональной части избегать опасных соблазнов. Таким же образом мы достигаем непосредственной цели поддерживать стройность и здоровье, отказываясь от другой непосредственной цели — съесть вкусный десерт, которая сама по себе является порождением конечной цели запасти побольше калорий в энергодефицитной среде.
Когда мы говорим, что некто поступает эмоционально или нерационально, мы часто имеем в виду, что в подобных ситуациях этот человек делает плохой выбор. В горячке момента так приятно бывает взорваться, если кто-то вас разозлил. Но наш более трезвый рассудок понимает:
