Подобные регрессии особенно ярки у детей. Дети вообще склонны по нескольку раз в день менять свой психический возраст. Семилетняя Эльвира вдруг отказывается чистить зубы и сопротивляется, как двухлетняя. А спустя несколько минут она уже как большая девочка помогает маме ухаживать за маленьким братиком. Хотя бы раз в день она требует от мамы, чтобы та взяла ее на руки и покачала так, как она качает маленького братишку, а потом строгим голосом делает родителям замечание, почему те выбрасывают банку из-под огурцов в мусор, а не в контейнер для стекла. И, конечно, вечером мама или папа рассказывают ей сказку и она засыпает, прижимая к себе игрушечного медвежонка — верного ее спутника, подаренного ей на ее первый день рождения. Похоже; девочке, балансируя на скользком канате социального приспособления, необходимо постоянно убеждаться в присутствии надежной и сильной руки, в любой момент готовой прийти на помощь, и она должна знать о растянутой внизу «страховочной сети».
Если напряжение возрастает или возникают форс-мажорные обстоятельства, то поиски опоры и шаги отступления становятся более частыми и длительными. Однако спасательная функция частичных регрессий осуществляется лишь тогда, когда человек, на которого они направлены, играет, как говорится, заодно. То есть если Эльвирино «упрямство» и вправду повышает привязанность матери и если та и вправду качает ее на руках, как маленькую, а по вечерам рассказывает ей сказки. Если бы мать этого не делала, то регрессивность девочки не только не находила бы разрядки, а наоборот, страхи ребенка возрастали. Эльвира считала бы, что ее любят меньше, чем брата, а в таких случаях дети часто, стремясь оправдать ожидания взрослых, и вправду начинают вести себя «как большие»: они уже не требуют дополнительной ласки и внимания, но зато в них растут агрессивные тенденции. Известно, что тот, кто злится и кричит, может добиться большего, чем тот, кто просит. Таким образом, дети, не получая ласки и внимания, открывают для себя новые стратегии, и стратегия применения власти становится их основным средством борьбы со страхом.
В послеразводный период ребенок часто регрессирует — порой до полного отказа от психических способностей, характерных для его возраста. Трагедия таких детей, как Стефания, заключается в том, что чем больше они регрессируют, тем труднее становится понять, что именно им нужно. А нужно им лишь одно: веские доказательства родительской любви. Стефания видит мир глазами брошенного двухлетнего ребенка, полностью зависимого от «злых великанов», и ведет себя соответственно этому. Со стороны, конечно, в злой и раздраженной шестилетней девочке трудно увидеть двухлетнего малыша, ведь ее умственные и физические способности остались прежними. Мать, в свою очередь, все больше страшилась агрессивных проявлений дочери и всеми силами старалась с ними бороться. Чем больше накалялась эта борьба, тем страшнее становился мир, в котором теперь приходилось жить девочке, — ведь добрые мама и папа, казалось, исчезли навсегда и на их место вступили злые, ненавидящие ее и всесильные существа, от которых она полностью зависела.
Кстати интересно, что многие родители боятся своих двухлетних детей. Серьезные приступы гнева на втором и третьем году жизни связаны чаще всего с тем, что родители неправильно понимают требования автономии ребенка, принимая их за выпады против себя лично. Они раздражаются и считают своим долгом «сломить» волю ребенка: «Мы еще посмотрим, кто здесь главный!». Родители ведут со своими детьми борьбу за власть, как если бы они имели дело с равным себе противником — физически, умственно и психически. Но добиваются они этим только того, что дети начинают их бояться, считают жестокими, злыми, ужасными, а это превращает борьбу за автономию в борьбу против грозного и злого врага.
Александру было шесть с половиной лет, и он регрессировал так же глубоко, как Стефания. Окружающие его люди были способны в один момент менять свою сущность и превращаться из «совсем хороших» в «совсем плохих». (Это свойство совсем маленьких детей в психоанализе называется «расщепленным восприятием объекта».) Тогда мальчик начинал буйствовать, швырять все вокруг себя и его невозможно было успокоить. Потом приступ кончался, и он видел, что мама выглядит совсем нормально и ее ужасная гримаса давно исчезла. Александру становилось стыдно за себя, ведь теперь, после развода, он — единственный мужчина в доме и ему хотелось, чтобы мама им гордилась. Однако в своей панической растерянности он просто не знал, что делает. И эта ужасающая ненависть к матери в такие минуты... Мальчик начинал себя ненавидеть. Теперь он считал, что отец будет его презирать, а мама окончательно разочаруется в сыне. Родители порой и вправду испытывают подобные чувства, поэтому Александр не в состоянии был выйти из своего заколдованного круга. Когда — плюс к этому — он еще и потерял контроль над своим телом и стал мочиться в постель, ему грозила утрата остатков уважения к самому себе. А это — в проекции на родителей — означало потерять их любовь.
Маленькое отступление. Ночное недержание мочи у детей часто является развивающимся невротическим симптомом и связано с внутренними психическим конфликтами. Восьмилетняя Бетина на протяжении нескольких лет страдает энурезисом, возникшим после рождения ее маленькой сестренки. Никто из тех, кто знаком с девочкой, не смог бы предположить, что у нее большие душевные проблемы. Она очень хорошо учится, добивается намеченного, фантазерка, одарена художественно, умеет радоваться жизни, сохраняет замечательные отношения с родителями, с друзьями и даже со своей маленькой сестренкой. Бетине удалось все свои беды сконцентрировать в этом симптоме. Ее энурезис — результат частичной регрессии и, хотя это и невротический симптом, но он «защитил» другие области ее личности от разложения. У Александра же ночное недержание мочи сопровождает расширенную регрессию, которая и завела его в тупик.
Если пример Магдалены и Стефана показал нам, как можно использовать первые недели после развода для восстановления душевного равновесия, то пример Стефании и Александра ярко демонстрирует, каким опасностям подвергается ребенок, если он не получает в это страшное время столь необходимого ему участия. К сожалению, типичным можно назвать как раз второй пример, а не первый.
Часто послеразводный кризис заканчивается инфантильным неврозом. Невроз — цена достигнутого видимого равновесия. Но равновесие это не что иное, как усмирение тайных страхов.
Фигдор причисляет невротическое развитие Стефании к истерической форме. В результате она вытеснила все свои разрушительные и сексуальные импульсы (девочка мастурбировала в минуты особо невыносимого напряжения) и заменила их недетской заботой о матери и о других взрослых. Она заботится обо всем и обо всех, помогает, где надо и не надо, ищет любой возможности понравиться каждому. Мать Стефании счастлива и считает, что дочь благополучно преодолела все трудности, ей и в голову не приходит, что «хороший характер» дочери может быть как раз ее болезнью.
На самом же деле «отрадное» развитие ребенка ярко показывает его внутреннее неблагополучие. Стефания так старается понравиться и завоевать признание, что, несмотря на то, что ей это и вправду надолго удается, часто она просто действует окружающим на нервы. Ее не в чем упрекнуть, но она все же чувствует, что не любима по-настоящему, что заставляет ее страдать. Малейший конфликт с окружающими приводит ее в отчаяние. Если ее отругала мать или подруга не посмотрела в ее сторону, с нею начинается истерика. Она легко впадает в панику, плачет, убегает прочь. Трудно предсказать будущее Стефании. Инфантильные неврозы, заложенные в раннем детстве, развиваются по-настоящему в переходном возрасте и позже, во взрослой жизни, приводят к заболеванию неврозами.
Вернемся, наконец, к Манфреду и Катарине. Для этих детей мир изменился не в результате ухудшения общего психического климата после развода, а в результате уже самого сообщения о событии развода. Поэтому у родителей с самого начала не было никаких сомнений по поводу причины изменившегося поведения детей. Катарина вела себя так, словно ее бросили одну в этом ужасном мире. Встревоженная мать уже через несколько дней прибежала в психоаналитическую консультацию и ей удалось начать свою «борьбу» — она, как по волшебству, превратилась в исключительно любящую мать. Она старалась быть «милой» и «хорошей» везде, где это возможно, и всеми силами препятствовала образованию агрессивных влечений, которые и без того грозили завладеть ребенком. Влечения эти сами по себе уже источник большого страха, как у детей, так и у родителей. Матери было нелегко, ей буквально приходилось держать девочку в руках. Главной задачей консультанта было помешать возникновению страха перед собственным ребенком у матери, помочь ей научиться не принимать агрессивность дочери на свой счет и не реагировать на нее таким же бессильным гневом. Через несколько дней отчаянной борьбы с матерью Катарина, обессиленная — в полном смысле слова, — упала в ее объятия, которые, что очень важно, мать держала раскрытыми наготове. Не менее получаса рыдала малышка на груди у мамы — о потерянной и вновь обретенной любви. Многочисленные беседы и игры, предпринятые матерью по совету психоаналитика, помогли ей постепенно, «порциями» избавить дочь от переживаний того ужаса, который пережила она после известия о разводе родителей. Девочке удалось избежать изменений личности, которые неизбежно привели бы к развитию невроза.
