это не значит, что факты, с которыми они имеют дело, чисто случайны или просто выдуманы, и что их конечная ценность сводится к грубому аспекту травмы.
События зарождаются в первичной историзации. Иными словами, история уже производит себя на сцене, где она будет разыграна, как только будет записана, как внутри субъекта, так и вне его.
В такой-то и такой-то период тот или иной бунт на Фобур Сент-Антуан переживается его участниками как победа или поражение Парламента или Суда; в другой - как победа или поражение пролетариата или буржуазии. И хотя именно "народы" (как сказал бы кардинал де Рец) всегда оплачивают его счет, это совсем не одно и то же историческое событие - я имею в виду, что оба события не оставляют в памяти людей одинаковых воспоминаний.
Это означает, что с исчезновением реальности Парламента и Суда первое событие вернется к своему травматическому значению, допуская постепенное и подлинное вымывание, если только его смысл не будет намеренно возрожден. В то время как память о втором событии будет жива даже в условиях цензуры - точно так же, как амнезия репрессий является одной из самых живых форм памяти - до тех пор, пока будут существовать люди, способные поставить свой бунт под руководство борьбы за приход к политической власти пролетариата, то есть люди, для которых ключевые слова диалектического материализма будут иметь значение.
Сейчас было бы излишне говорить, что я собирался перенести эти замечания в область психоанализа, поскольку они там уже есть, и поскольку распутывание, которое они вызывают в психоанализе между техникой расшифровки бессознательного и теорией инстинктов - не говоря уже о теории влечений - само собой разумеется.
То, что мы учим субъекта признавать своим бессознательным, есть его история - то есть мы помогаем ему совершенствовать настоящую историзациюфактов, которые уже определили определенное количество исторических "поворотных точек" в его существовании. Но если они и сыграли эту роль, то уже как факты истории, то есть в той мере, в какой они были признаны в одном конкретном смысле или подвергнуты цензуре в определенном порядке.
Таким образом, каждая фиксация на так называемой инстинктивной стадии - это прежде всего исторический шрам: страница позора, которую забывают или отменяют, или страница славы, которая принуждает. Но то, что забыто, вспоминается в актах, а отмена сделанного противостоит тому, что сказано в другом месте, так же как принуждение увековечивает в символе тот самый мираж, в котором субъект оказался в ловушке.
Короче говоря, инстинктивные стадии, когда они проживаются, уже организованы в субъективность. И, если говорить еще яснее, субъективность ребенка, который регистрирует как победы и поражения героическую хронику тренировки своих сфинктеров, наслаждаясь (jouissant) воображаемой сексуализацией своих клоакальных отверстий, превращая свои экскрементальные экспульсии в агрессию, его ретенции в соблазны, а движения освобождения в символы - эта субъективностьне отличается принципиально отсубъективности психоаналитика, который, чтобы понять их, пытается реконструировать формы любви, которые он называет прегенитальными.
Иными словами, анальная стадия не менее чисто исторична, когда она реально переживается, чем когда она реконструируется в мысли, и не менее чисто обоснована в интерсубъективности. С другой стороны, рассмотрение ее как простой стадии инстинктивного созревания сбивает с пути даже самые лучшие умы, вплоть до того, что в ней видят воспроизведение в онтогенезе стадии животного филума, которую следует искать среди нитевидных червей, даже медуз - предположение, которое, каким бы гениальным оно ни было в изложении Балинта, приводит в других местах к самым туманным мечтам или даже к глупости, которая заключается в поиске в протистуме воображаемого чертежа взлома и проникновения в тело, страх перед которым, как предполагается, контролирует женскую сексуальность. Почему бы тогда не поискать образ эго в креветке под тем предлогом, что и те и другие обретают новый панцирь, сбросив старый?
В 1910-20 годах некий Яворский построил прекрасную систему, в которой "биологический план" можно было найти вплоть до границ культуры, и которая фактически предоставила ракообразным исторический аналог в тот или иной период позднего Средневековья, если я правильно помню, в виде широко распространенного расцветаброни - и, действительно, не оставила ни одной животной формы без человеческого респондента, не исключая моллюсков и клопов
Аналогия - не метафора, и использование ее философами природы требует гения Гете, но даже его пример не обнадеживает. Нет ничего более противного духу нашей дисциплины, и именно сознательно избегая аналогии, Фрейд открыл верный путь к толкованию сновидений, а значит, и к понятию аналитического символизма. Аналитический символизм, настаиваю я, строго противоположен аналоговому мышлению, чья сомнительная традиция приводит к тому, что некоторые люди, даже в наших собственных рядах, все еще считают его неотъемлемой частью нашего метода.
Именно поэтому чрезмерные экскурсы в нелепость должны использоваться для наглядности, поскольку, открывая глаза на абсурдность теории, они привлекают наше внимание к опасностям, в которых нет ничего теоретического.
Эта мифология инстинктивного созревания, построенная на отрывках из работ Фрейда, на самом деле порождает духовные проблемы, чей пар, сгущаясь в туманные идеалы, возвращается, чтобы затопить первоначальный миф своими ливнями. Лучшие писатели берутся за составление формул, которые удовлетворят требования загадочной "генитальной любви" (есть понятия, чья странность лучше адаптируется к скобкам заимствованного термина, и они начинают свою попытку с клятвы non liquet). Однако, похоже, никого не беспокоит возникающее недомогание, и его можно рассматривать скорее как материю, подходящую для того, чтобы побудить всех Мюнхгаузенов психоаналитической нормализации взять себя за волосы в надежде достичь рая полной реализации генитального объекта, да и объекта вообще.
Если мы, как психоаналитики, способны оценить силу слова, это не повод демонстрировать ее в интересах неразрешимых проблем, а также "связывать тяжелые и тяжкие бремена и возлагать их на плечи людей", как это делает Христос, обращаясь к фарисеям в тексте Евангелия от Матфея.
Таким образом, бедность терминов, в которые мы пытаемся заключить субъективную проблему, может оставить желать лучшего для особенно требовательных духов, если они когда-нибудь сравнят эти термины с теми, которые структурировали в своей путанице древние споры вокруг Природы и Благодати. Таким образом, эта бедность вполне может оставить их в опасенииотносительно качества психологических и социологических результатов, которые можно ожидать от их использования.надеяться, что более глубокое понимание функцийлогоса рассеет тайны наших призрачных харизм.
Если ограничиться более ясной традицией, то, возможно, мы поймем знаменитую сентенцию, в которой Ларошфуко говорит нам, что "есть люди, которые никогда не были влюблены, поскольку они никогда не говорили о любви", не в романтическом смысле полностью воображаемого "осуществления" любви, что сделало бы из этого замечания горькое возражение с его стороны,
