ее отца: спокойный, добрый, рассудительный. Возможно, он не был веселым, но Шерил знала, чем могло обернуться «веселье». Его присутствие успокаивало ее. Джейсон по-настоящему заботился о супруге: когда он спрашивал, как прошел ее день, он действительно хотел узнать, как прошел день. Он помогал ей по дому. Шерил с нежной улыбкой сказала, что он готовил гораздо лучше нее и «напевал, пока готовил ужин». Она любила его за стабильность: «Он обнимается лучше всех в мире. Я не очень люблю обниматься, но его крепкие объятия придают мне сил».
Шерил познакомилась со своей лучшей подругой Донной в школе. Та была полной противоположностью: жизнерадостной, болтливой, настоящим экстравертом. Они вместе смеялись и гуляли по выходным. У Шерил были братья, и она считала Донну своей сестрой. Она помнила, как они красили ногти, хихикали над первым поцелуем с мальчиками в подростковом возрасте, взрослели, выходили замуж. Донна подшучивала над ней и, в отличие от других, не боялась говорить правду. Она любила ее маму и считала важным человеком в своей жизни. Донна плакала на ее похоронах. И могла расплакаться, когда Шерил вспоминала о маме. Но после смерти матери Шерил о многом не говорила с подругой – не потому, что не хотела, а потому, что не знала как.
Я узнала, что Шерил всегда подчинялась матери. «Мы были образцовой семьей, которая выглядит хорошо лишь со стороны, – рассказала она. – На самом деле мама редко проявляла любовь». Они сбежали от жестокого отца, когда Шерил было шесть лет. Она не общалась с ним и почти не помнила его. Ее мать ходила в церковь, возлагала большие надежды на своих детей (их было трое), заставляла хорошо учиться в школе. «Она умерла довольно печально, – сказала Шерил. – Она была старой закалки и гордилась собой всю жизнь, но умерла на руках у врачей. Если она была на твоей стороне, ты чувствовал воинственную любовь. Она переехала в Англию в 18 лет и считала эту страну своей родиной. Она очень уважала ее, но, оказавшись здесь, столкнулась с огромным предубеждением. Она была такой молодой, когда вышла замуж за “чудовище” – так мама называла отца. Но она не делилась своими проблемами. Она говорила: “Я не люблю людей, которые суют нос в мои дела”. Она просто жила своей жизнью».
Шерил почти все время тихо злилась и редко смотрела мне в глаза. Я заметила, что от нее исходят два сигнала: «Позаботься обо мне» и «Уйди от меня». Я чувствовала, что она то притягивала, то отталкивала меня. Когда я сказала об этом, Шерил замолчала. Как можно более мягким тоном я добавила, что разговор о наших отношениях может пугать, и я не буду давить на нее. В то же время, если Шерил будет честной со мной, я не стану осуждать ее. Шерил посмотрела на меня, и на мгновенье между нами установилась связь (это первый этап наших отношений). Однако в последующие недели отношения не сдвинулись с этой точки. Шерил говорила в основном о своей работе. Я понимала, что вижу «образцовую Шерил», отражавшую «образцовую семью», о которой она мне рассказала. Все же иногда она мельком показывала то, что скрывалось под ее защитной маской.
Постепенно я узнала больше о ее семье. Когда они сбежали от отца, старший брат Шерил полгода провел в приюте, потому что квартира, которую нашла их мать, была слишком маленькой. Но она много работала на кондитерской фабрике и накопила на аренду новой квартиры. После этого брат вернулся в семью. Маме было очень тяжело. Она достаточно настрадалась в детстве, не получив материнской любви. Я начала понимать причины жесткости матери Шерил: это был необходимый механизм выживания. На наших сеансах мы признали, что Шерил любила и уважала свою мать, но также скорбела по матери, которую ей бы хотелось иметь: более любящую, более чуткую.
Шерил поссорилась со своими братьями из-за похорон матери. Они придумали свою речь и раскритиковали ее наброски. «Моя речь казалась мне идеальной, – заявила она. – Но сейчас у нас все хорошо». Несмотря на конфликт, они неплохо ладили. До своей смерти мать говорила им: «Я хочу исчезнуть в огне, никто не будет закапывать мои кости». Шерил и братья выполнили ее желание.
Иногда Шерил выбиралась из своей капсулы и становилась жизнерадостной, особенно когда говорила о своем 14-летнем сыне Джексоне. Тогда она смотрела мне в глаза и улыбалась. Я чувствовала ее огромную любовь к нему. Как и многим матерям, ей было тяжело видеть сына расстроенным из-за смерти бабушки. Это казалось ей невыносимым. Шерил интуитивно чувствовала, что должна избавить сына от печали, чтобы он «был в порядке», как ей говорила ее мать. Мы признали, что этот материнский инстинкт успокоения часто «встроен» в женщин, но есть и недостаток: он подавляет сложные чувства в детях.
Шерил была одержима событиями, которые произошли в период с первого сердечного приступа матери до ее смерти. «Мне кажется, я должна была сделать больше для мамы», – вздыхала она. Шерил говорила с трудом, словно в горле застрял ком. Мы вместе «сняли» уровни тревоги, закрывающие ее чувства, и вскоре Шерил начала испытывать жгучую ярость. Она подробно описывала каждое лекарство, которое принимала мать, каждый визит к врачу, особенно те, которые она пропустила. Как медсестра Шерил чувствовала, что должна была знать больше, но она работал медсестрой педиатрического отделения, поэтому мало что знала о заболеваниях сердца у взрослых. Шерил никогда не говорила со своей матерью о смерти – она боялась, что «это испортит карму». Они суеверно полагали, что упоминание «мертвых» слов разбудит плохих богов, которые затем заберут к себе ее мать. Они обсуждали предстоящий отпуск, планы на Рождество, но никогда не упоминали хотя бы вероятность смерти.
Шерил все чаще говорила о тех вещах, которые показывали, что она все больше осознавала новую реальность. Она раскрыла свою душу, и я поняла, какую силу подавляла ее молчаливая ярость. Поскольку я не могла представить мать Шерил или их вместе, я попросила ее принести фотографии. Она взяла целый «семейный набор»: забавные снимки себя и братьев в детстве, любимую брошь и шаль ее матери. Все это лежало у нее на коленях, пока она рассказывала мне семейные истории об отдыхе на Ямайке. Я чувствовала, что Шерил очень гордилась своей матерью, ее упорным трудом, чтобы дать своим детям все. Во время рассказа у Шерил блестели глаза.
Внезапно она подняла шаль и вдохнула ее запах: это потрясло ее. По щекам потекли слезы. Шерил зарылась лицом в шаль, вдыхала запах, плакала и раз в пару минут ритмичным движением вытирала слезы. Запах
