Чувство агентивности – не единственное ментальное ощущение, подверженное социальным влияниям. Множество фМРТ-исследований показали, что определенная область мозга – вентромедиальная префронтальная кора – демонстрирует повышенную активацию, когда человек говорит или думает о самом себе. У жителей Запада эта область преимущественно активизируется, когда испытуемому показывают соотносящиеся с ним слова и образы или когда он активно думает о себе. В Китае и Японии активация происходит как при мыслях о себе самом, так и когда испытуемый думает о близких членах семьи, особенно матери, или ему предъявляют их фотографии, информацию о них. Выглядит так, что само чувство Я – по крайней мере как это отражается в результатах фМРТ – варьируется в зависимости от культуры. То, как мы интерпретируем эти открытия, само по себе выявляет наши собственные сформированные культурой мозговые системы, стоящие за этой интерпретацией. То, что у западного человека может вызвать фрейдистские интерпретации и ассоциации с представлением «маменькин сыночек», у азиатов будет восприниматься как свидетельство семейной почтительности и уважения традиций.
Чтобы увидеть, как эти особенности проявляются у бикультурных личностей, вестернизированные китайцы, живущие в Гонконге, были протестированы после взаимодействия либо с западной, либо с восточной культурой. Сначала им была представлена серия символов западной культуры, охватывающих различные области: пища, музыка и искусство, звезды кино, религиозные символы и легенды, а также фольклор и знаменитые памятники.
После просмотра всех этих изображений, каждое в течение 10 секунд, испытуемые проходили процедуру фМРТ-сканирования, во время которой им предъявляли информацию и фотографии их самих и их близких. На следующий день они участвовали в аналогичном исследовании, но на этот раз с атрибутами китайской культуры, заменяющими соответствующую западную символику.
Исследователи обнаружили, что чувство Я испытуемых разительно меняется в зависимости от предшествующего взаимодействия с культурными символами. Когда жители Востока взаимодействовали с западными образами, чувство Я было ограничено личными упоминаниями. Когда им предъявлялись символы восточной культуры, чувство Я распространялось и на других. У некоторых испытуемых оно распространялось не только на тех, к кому участники исследования были близко привязаны, но даже не на родственников, имеющих для них авторитет, например их работодателей. Исследователи заключают, что на нейронный субстрат для чувства Я можно воздействовать с помощью культурного прайминга [120].
Третье ментальное ощущение, находящееся под влиянием культуры, – это наше чувство уверенности. Посмотрите на схему «Иллюзия Мюллера – Лайера» и задайтесь вопросом, имеют ли верхняя и нижняя линии одинаковую длину. Даже после того как вы измерили, что линии одинаковы, трудно отделаться от чувства, что нижняя линия длиннее. В последние годы я использовал оптическую иллюзию Мюллера – Лайера, чтобы продемонстрировать, что интеллектуальное понимание того, что линии одинаковы по длине, существует отдельно от ощущения, что линии имеют различную длину. Для меня это аргумент в пользу того, что чувство знания существует независимо от интеллектуального понимания. Мне никогда не приходило в голову, что этот когнитивный диссонанс, заложенный в основах зрительного восприятия, может иметь культурные корни. Однако в 2010 г. исследование, проведенное группой специалистов из Университета Британской Колумбии, возглавляемой психологом Йозефом Хайнрихом (Joseph Heinrich), продемонстрировало, что разные культуры воспринимают эту иллюзию по-разному.
Схема 2. Иллюзия Мюллера – Лайера
Группа Хайнриха показала иллюзию в 16 различных социальных группах, включая 14 групп представителей небольших сообществ, таких как племена африканских аборигенов. Чтобы увидеть, насколько сильна была иллюзия у каждой из этих групп, они определяли, насколько длиннее должна быть «короткая» линия, чтобы наблюдатель пришел к выводу, что обе линии имеют одинаковую длину (вы можете проверить себя на веб-сайте: http://www.michaelbach.de/ot/sze_muelue/index.html) [121]. Измеряя длину, необходимую для того, чтобы иллюзия исчезла, они смогли составить таблицу различий между различными сообществами. На дальнем конце диапазона – те, кому потребовалось больше всего продлить линию (на 20 % исходной длины), чтобы две линии воспринимались одинаковыми по длине, – оказались старшекурсники американского колледжа, за ними следовала выборка белых южноафриканцев из Йоханнесбурга. На другом конце – представители племени из пустыни Калахари, охотники-собиратели народа сан, для которых линии выглядели одинаковыми. Никакой подгонки не требовалось, поскольку они не испытывали иллюзии. Авторы исследования заключают: «Эта работа позволяет предположить, что даже такие процессы, как низкоуровневое зрительное восприятие, могут существенно различаться среди всей человеческой популяции. Если зрительное восприятие может функционировать по-разному, существует ли такой тип психологических процессов, о котором с уверенностью можно было бы сказать, что он стабилен?» [122].
Бросив вызов целой области психологии, Хайнрих и его коллеги пришли к ряду тревожащих выводов. Люди, родившиеся и выросшие в обществах западного образца, которые характеризуются высоким уровнем образования, индустриализации, богатства, демократичности (авторы придумали аббревиатуру WEIRD[39]: Western, Educated, Industrialized, Rich, Democratic), раз за разом дают отличающиеся от представителей других сообществ результаты как в экспериментах, связанных с измерением честности, антисоциальных наказаний и сотрудничества, так и в выраженности зрительных иллюзий, а также индивидуализма и конформизма. «Тот факт, что представители WEIRD оказываются обособленными в очень многих ключевых областях поведенческой науки, делает их одной из худших подгрупп, которые следует изучать с целью обобщения данных на всех Homo sapiens». Исследователи указывают, что, несмотря на то, что эти люди составляют всего 12 % населения Земли, 96 % поведенческих экспериментов проведены на испытуемых из западных промышленно развитых стран, и 68 % этих испытуемых – американцы.
По мнению Джонатана Хэйдта, психолога из Университета Виргинии, рецензировавшего статью до публикации, исследование Хайнриха «подтверждает то, о чем многие исследователи знали всегда, но не хотели говорить и признавать, поскольку это могло привести к очень неприятным последствиям» [123]. Хайнрих чувствовал, что либо многие поведенческие психологические исследования должны быть проведены заново на больших выборках – пугающая перспектива, – либо они должны восприниматься как предлагающие понимание разума только богатых и образованных жителей Запада.
Результаты научных исследований, делающих универсальные выводы о человеческой природе, должны быть независимы от факторов географического положения, культуры и прочих внешних влияний. Было бы неплохо, если бы одним из предварительных условий такого исследования стало тестирование физических принципов в различных ситуациях и обстоятельствах. И тем не менее большая часть из того, что мы знаем и в чем убеждены касаемо человеческого поведения, было экстраполировано на основе этих исследований небольшой части человечества, известной своим особым восприятием таких разных вопросов, как справедливость, нравственный выбор, и даже того, что мы думаем о необходимости делиться с другими [124]. Если мы заглянем за пределы обычных обвинений и суждений – начиная с того, что очень просто проводить исследования на недорогих студентах, до стремления совершить быстрый скачок в карьере, – мы снова вернемся к той же проблеме уникального самодостаточного разума, диктующего, как он должен изучать сам себя.
Идея, что разум действует в соответствии с универсальными принципами, отражает способ, который мы используем для исследования любых биологических систем. Чтобы понять анатомическое строение, мы расчленяем одно тело, насколько это только возможно, и вытягиваем из него основные представления о человеческой анатомии. Хотя мы ожидаем вариаций, мы рассматриваем их как исключение из общего правила. Следовало ожидать, что мы будем воспринимать разум в том же свете. Один из способов обойти эту потенциально уводящую в ложном направлении тенденцию – выводить универсальные заключения, где только возможно, – это разделить саму идею разума на эмпирическую часть (то, как мы ощущаем разум) и более обширную и концептуальную категорию разума: то, как мы думаем о разуме, описываем его и объясняем, чем он является.
То, что мы чувствуем на личном (эмпирическом) уровне, не следует путать с тем, чем разум может быть на более высоком уровне либо группового, либо расширенного разума. Ранее я цитировал Джона Сёрла, который отвергает идею расширенного разума, поскольку она противоречит здравому смыслу. Путаница в этом доводе происходит из-за того, что он позволил своему личному опыту, опыту здравого смысла, определять его взгляд на то, чем может быть разум в более широком смысле. Ведь здравый смысл, скорее, отражает сильное чувство в отношении того, что знакомо и правильно, а не истину или обоснованные факты. Подозреваю, что на этой позиции стоит подавляющее большинство из нас. Одна из проблем концептуализации расширенного или группового разума состоит в отсутствии адекватного психического образа, который можно противопоставить нашему осязаемому переживанию индивидуального разума.
