Мой отец решил, что работа на ферме должна проводиться на научной основе, и поэтому купил много специальных книг по земледелию. Он поддерживал своих сыновей в их первых попытках предпринимательства, поэтому у моих братьев и у меня были цыплята, и иногда мы выращивали новорожденных ягнят, поросят и телят. Занимаясь этим, я учился культурному земледелию, и только недавно понял, как глубоко вошел в науку, работая таким образом. Не было никого, кто бы сказал мне, что книга Морисона "Корма и кормление" не для четырнадцатилетнего подростка, и я с трудом прокладывал свой путь через ее страницы, приобретая знания о том, как проводятся эксперименты, как контрольные группы подбираются соответственно экспериментальным группам, как процедура рендомизации[8] обеспечивает постоянство условий, чтобы выявить влияние данных кормов на производство мяса или молока. Я узнал, как трудно проверять гипотезу. Я получил знания о научных методах в практической деятельности и стал их уважать.
Колледж и высшее образование
Я поступил в колледж штата Висконсин и стал изучать земледелие. Сильнее всего мне запомнилось страстное выступление одного из профессоров в области агрономии, которое относилось к обучению и использованию фактов. Он подчеркнул бесполезность энциклопедических знаний ради знаний и закончил свое выступление пожеланием: "Не будьте проклятой повозкой с боеприпасами, будьте ружьем!"
В течение первых двух лет обучения я сменил свою профессию. В результате нескольких эмоционально насыщенных религиозных студенческих конференций я перешел от профессии ученого агронома к духовной профессии – совсем небольшое перемещение! Я сменил предмет изучения – агрономию – на историю, думая, что это будет неплохой подготовкой к будущей деятельности.
На старшем курсе, я оказался одним из двенадцати студентов, посланных от США в Китай на международную конференцию Студенческой христианской федерации. Эта поездка имела для меня очень большое значение. Это был 1922 год, после окончания первой мировой войны прошло четыре года. Я увидел, как люто ненавидели друг друга французы и немцы, хотя сами по себе они были очень приятными людьми. Это заставило меня серьезно задуматься, и я пришел к выводу, что у искренних и честных людей могут быть совершенно разные религиозные взгляды. По сути, я впервые освободился от религиозной веры моих родителей и понял, что дальше вместе с ними я идти не могу. Из-за расхождений во взглядах наши отношения стали напряженными и причиняли нам душевную боль, но, оглядываясь назад, я думаю, что именно тогда я стал независимым человеком. В период обучения я не раз восставал и бунтовал против религии, но раскол четко наметился именно в те шесть месяцев, когда я был на Востоке и осмысливал эти проблемы, не испытывая давления семьи.
Хотя я излагаю факты, повлиявшие на мой профессиональный, а не личностный рост, я хочу кратко отметить одно очень важное событие моей личной жизни. Во время своего путешествия в Китай я влюбился в очаровательную девушку, которую знал с детства. И хотя мои родители неохотно дали согласие на брак, мы поженились, как только окончили колледж. Конечно, я не могу быть вполне объективным, но считаю, что ее верная, поддерживающая меня любовь и дружба в течение всех последующих лет многое дали мне и были очень важны для меня.
Чтобы подготовиться к религиозной работе, я выбрал Теологическую семинарию Юнион, которая в то время (1924) была самой либеральной. Я никогда не жалел о двух годах, проведенных там. Я познакомился с некоторыми выдающимися учеными и учителями, особенно хочу упомянуть д-ра Э.К.Мак-Гиффета, который искренне верил в свободу познания и в то, что истину надо искать независимо от того, куда она ведет.
Сейчас, хорошо зная университеты и аспирантуру, я действительно удивляюсь одному очень важному для меня событию в Юнион. Некоторые из нас почувствовали, что знания впихивают в нас, в то время как мы с самого начала хотели сами дойти до ответов на наши вопросы и сомнения и пойти по пути, на который они нас выведут. Мы попросили администрацию разрешить открыть семинар с зачетом, семинар без руководителя, программа которого была бы составлена из наших собственных вопросов. Понятно, что начальство было озадачено нашей просьбой, но оно ее удовлетворило! Единственное ограничение состояло в том, что молодой руководитель должен был присутствовать на семинаре, но по соглашению не принимать в нем участия, пока мы сами этого не захотим.
Я полагаю, нет нужды говорить, что этот семинар оправдал наши ожидания и многое прояснил. Я чувствую, что благодаря ему я очень продвинулся по пути той философии жизни, которую исповедую. Большинство студентов этой группы, обдумывая и решая поднятые ими проблемы, отказались от религии. Я был одним из них. Я почувствовал, что меня всегда будут интересовать проблемы смысла жизни и возможности ее реального улучшения для отдельного человека, но я не мог бы работать в той области, где необходимо верить в какую-то точно определенную религиозную доктрину. Мои верования в то время уже сильно изменились и могли бы продолжать меняться. Мне казалось ужасным заставлять себя исповедовать веру только для того, чтобы сохранить профессию. Я хотел найти область, где бы я был уверен, что свобода моей мысли не будет ничем ограничена.
Но что это за область? В семинарии меня привлекали занятия и лекции по психологии и психиатрии, которые тогда только начинались. Гудвин Уотсон, Хэррисон Эллиот, Мариан Кенверси – все они способствовали развитию этого интереса. Я начал посещать больше курсов лекций в Педагогическом колледже Колумбийского университета, который находился на той же улице напротив семинарии. Я стал заниматься философией образования под руководством Уильяма X.Килпатрика[9] и нашел, что он великолепный педагог. Я втянулся и в практическую работу в детской клинике под руководством Литы Холлингверс – здравомыслящего и практичного человека. Меня привлекла работа по оказанию психологической помощи детям, так что постепенно и безболезненно я перешел в другую область – направляющей помощи детям – и начал считать себя клиническим психологом. Это была ступенька, на которую я легко взошел, подчиняясь скорей не четкому сознательному выбору, а лишь идя вслед за деятельностью, которая меня интересовала.
Когда я был в Педагогическом колледже, я подал заявление, и мне дали стипендию для вступления в должность интерна в Институте направляющей помощи детям[10], только что образованном при поддержке Государственного фонда. В дальнейшем я был благодарен за то, что работал там в течение первого года становления Института. Царил хаос, но это означало, что можно было делать все, что хочешь. Я впитывал в себя активные фрейдистские воззрения сотрудников, таких, как Дэвид Леви и Лосон Лоури, и обнаружил, что они находятся в противоречии с научным, чисто объективным статистическим подходом в науке, который преобладал в Педагогическом колледже. Оглядываясь назад, я думаю, что необходимость разрешить это противоречие была очень ценным приобретенным мной опытом. В то время у меня было ощущение, что я живу в двух совершенно разных мирах, и "этим двум не встретиться никогда"[11].
К концу интернатуры важно было получить работу, чтобы поддержать мою растущую семью, хотя моя докторская диссертация и не была завершена. Вакантных мест было немного, и я вспоминаю, какое чувство облегчения и радости охватило меня, когда я нашел работу. Меня взяли психологом в Отдел изучения ребенка Общества предотвращения жестокого обращения с детьми в Рочестере, штат Нью-Йорк. В отделе было три психолога, и моя зарплата составляла 2900 долларов в год.
Сейчас я смотрю на эту должность с удивлением и улыбкой. Причина моей радости заключалась в том, что это был шанс заниматься тем, чем я хотел. Тот факт, что при разумном рассмотрении это был профессиональный тупик, что я буду профессионально изолирован, что зарплата была мала даже по стандартам того времени, помнится, даже не приходил мне в голову. Я думаю, что у меня всегда было такое чувство, что, если мне дадут возможность заниматься тем, что мне более всего интересно, все остальное как-нибудь уладится.
Последующие 12 лет в Рочестере были для меня чрезвычайно полезны. По крайней мере первые восемь лет я был полностью поглощен работой практического психолога, проводя психотерапевтические беседы и занимаясь диагностикой и разработкой методов помощи несовершеннолетним преступникам и детям из малообеспеченных семей, которых нам присылали суд и агентства. Это был период сравнительной профессиональной изоляции, когда все было направлено на то, чтобы работать с нашими клиентами как можно эффективнее. Мы должны были принимать и успехи, и неудачи и в результате вынуждены были учиться. Выбирая тот или иной метод работы с этими детьми и их родителями, я задавался лишь одним вопросом: работает ли этот метод, эффективен ли он? Я обнаружил, что начал все чаще формулировать свою собственную позицию, исходя из повседневного рабочего опыта.
