Ричард Лоув - Последний ребенок в лесу

«Когда я вспоминаю свое детство, то особенно ярко передо мной встают картины, как я залезала на дерево или как мы играли в пиратов в овраге за домом, а еще как мы съезжали по склонам этого оврага на картонках. Но я поняла только теперь — после того как поговорила со своей мамой и она рассказала мне, как много всяких игр и занятий устраивала она для меня в детстве как приглашала друзей к нам домой, и всякое такое, — что по свободное время, когда я играла в овраге, возможно, заняло совсем немного часов моего детства. Но именно эти часы особенно ярко запечатлелись в памяти. Так и со своими детьми я часто с изумлением отмечаю, что некоторые события, которые я тщательно планировала, довольно быстро стираются событий, которые я сама припоминаю с трудом. Мы, взрослые наших детей очень значительными, на наш взгляд, событиями. Но то, что действительно оседает в их душах, не подвластно нашему контролю. Иногда я начинаю удивляться, почему это мы думаем, что контроль столь необходим».

Страх — самая могущественная сила, стоящая на пути родителей и не позволяющая им дать собственным детям ту самую свободу, которой они, родители, с таким наслаждением пользовались в юные годы. Страх — это эмоция, отделяющая развивающегося ребенка от жизненно необходимой ему природы. Страх перед движением, перед преступлением, перед подозрительными незнакомцами — да и перед самой природой.

Пространство, в котором проходит жизнь ребенка, сжимается все плотнее и плотнее. В 1991 году изучение трех поколений девятилетних детей показало, что между 1970 и 1990 годами радиус вокруг домов j где детям позволяли ходить без взрослых, уменьшился настолько, что в конце периода составил одну девятую того, что существовало в 1970 году. В 2003 году в зимнем выпуске журнала American Demographics компания TNS сообщила, что 56 % сегодняшних родителей признают: им к десяти годам разрешалось ходить в школу пешком или ездить туда на велосипеде. Сегодня только 36 % тех же самых родителей говорят, что их детям следует дать такую же свободу. В независимых работах исследовательско-консалтинговой компании Тейлора показано, что 41 % детей в возрасте от восьми до одиннадцати лет волнует проблема собственной безопасности в своем районе.

Когда Робин Мур, специалист по ландшафту и играм, в 1980 году изучал район залива Сан-Франциско, он объединил свои данные с данными международного исследования и пришел «к одному неизбежному заключению»: увеличение местного и транзитного транспорта «стало одной из основных причин ограничения пространственными барьерами развития детей, что в свою очередь делает невозможным изучение родных мест, в которых живут дети, — включая их естественные характеристики и составные части».

Однако у меня есть «ненаучное» ощущение, что с 1980 года боязнь незнакомцев, а еще сильнее — смутный, необъяснимый страх превысили боязнь транспортного движения. Из-за этого многие дети даже не знакомятся с местами, в которых они живут, не знают местных парков и не представляют, какие уголки природы уцелели на окраинах.

Задолго до того как теракт 11 сентября усилил наш общий страх, я провел день в семье Фицсиммонсов в городе Суортморе в штате Пенсильвания. Они живут в доме викторианского стиля. Качели на веранде перед домом слегка скрипят на ветру. Суортмор — не городок, а идиллия: со старыми большими деревьями, маленькими детьми и широкими пешеходными дорожками, в котором, как позднее рассказал мне Фицсиммонс, существует только одно правило — никто не имеет права обидеть ребенка и причинить вред дереву. Короче говоря, где угодно, только не здесь можно предположить, что встретишь родителей, которые боятся за своих детей. И все же Бет рассказала мне следующее:

«Когда я была ребенком, лес начинался прямо от той улицы, где мы жили, и я обычно вставала утром часов в шесть и шла туда часа на два, на три — собирала голубику. Никто за меня не беспокоился… Ружья и наркотики — вот причина, почему мы запрещаем сейчас детям делать то, что им, возможно, хотелось бы делать. Сегодня полно сумасшедших. Все изменилось. Даже если [моя дочь] Элизабет отправляется в Крам-Крик за колледжем, я заставляю ее брать с собой собаку и проверяю, что она идет не одна».

Я был удивлен, узнав, что в Канзасе страхов не меньше, чем в Пенсильвании. Один папа рассказывал:

«У меня есть одно правило. Я хочу двадцать четыре часа в день и семь дней в неделю знать, где находится мой ребенок. Я должен знать, где он. В каком он доме. В каком конкретно месте. Какой там номер телефона. Я так хочу. Оба моих ребенка знают, что я убежден: в мире полно сумасшедших людей. Так оно и есть. Где только ни встретишь этих безумцев. Полно людей, которых нужно лечить годами, а потом засадить в тюрьму.

Но они на свободе, разъезжают в машинах, с ружьями на сиденьях. И нужно же что-то делать в такой ситуации. Я бы не решился позволить своим детям одним пойти в парк. Да и все говорят, что нельзя оставлять их одних».

То же самое было в Канзасе. Приятная учительница средних лет с горечью говорила о том, что в повседневной жизни неизменно присутствует теперь страх.

«Я недавно стояла в очереди в аэропорту, и маленький мальчик обошел стойку, за которой был кассир, и заглянул за нее. Мама тут же сказала ему: „Хочешь, чтобы тебя кто-нибудь утащил? Зачем ты от меня уходишь?“ А я стояла в очереди за ними и про себя думала, что я ведь совсем не похожа на тех, кто крадет детей. Но мы с раннего возраста учим наших детей всего остерегаться. Мы лишаем их поры невинности. Моим семиклассникам приходится сталкиваться с ситуациями, о которых мы не имели представления, пока не повзрослели. Учить детей осторожности в разумных пределах при общении с незнакомыми людьми очень важно; они должны знать, как сказать „нет“ человеку, который может оказаться одним из тех, кто способен обидеть ребенка. Но наше представление об опасности должно иметь разумные пределы. Нельзя забывать о вреде, который может быть причинен ребенку в тех семьях, где его учат никогда не разговаривать с незнакомыми взрослыми, забывая, что он живет в обществе, где потребность в коммуникации все более возрастает. Действуем ли мы в интересах ребенка?»

Как ни странно, но представление многих американцев о лесах вернулось к тому дремучему и необоснованному страху, с каким наши далекие предки боялись страшилу, прячущегося в ветвях деревьев.

В начале 1990-х годов Джоэл Бест, тогда профессор и глава департамента социологии в городе Фресно штата Калифорния, занимался исследованиями «страха перед незнакомцами», в частности перед терроризмом на Хеллоуин. Он обратил внимание на рассказы о конфетах, начиненных наркотиками или булавками, бритвенными лезвиями или ядом; изучил семьдесят шесть историй подобного типа и питаемые слухами сообщения, публиковавшиеся с 1958 по 1984 год в New York Times, Chicago Tribune, The Los Angeles Times и Fresno Bee. Он заявил: «Мы не обнаружили ни одного случая, когда ребенок был убит или серьезно пострадал от недоброкачественных конфет. Хеллоуин-садист — это городской миф». В 2001 году Бест, теперь уже профессор университета в Делавэре, привел обновленную им информацию в книге «Проклятая ложь и статистика» (Damn Lies and Statistics): «Каждые два года, начиная с 1950-го, удваивается количество американских детей, застреленных из ружья». Далее следует получивший широкую известность официальный отчет, который обязан своим рождением материалам Фонда защиты детей в середине 1990-х годов. Бест назвал его статистические данные самыми ошибочными из когда-либо распространявшихся в мире. «Если бы это число удваивалось каждый год, тогда после двух детей, застреленных в 1951 году, четверо уже были бы убиты в 1952-м, в 1953-м — соответственно восемь и т. д.», — пишет он. В 1983 году количество застреленных детей должно было бы составлять 8,6 млрд (цифра, почти вдвое превышающая население Земли того времени). В соответствии с подобным неудержимым процессом количество американских детей, застреленных только в 1987 году, превысило бы предполагаемое общее население земного шара со времени появления первого человека. «Чудовищная нелепица» — вот как назвал это Бест.

Я, в свою очередь, назову подобное явление «синдромом страшилы».

На волне паники, охватившей общество при первом исчезновении ребенка лет десять назад, некоторые организации по поиску пропавших детей заявили, что четыре тысячи детей в год убивают неизвестные люди. Это неверно, объяснил Дэвид Финклехор, начальник лаборатории изучения семьи в университете Нью-Гемпшира, проводивший совместно с Министерством юстиции в 1990 году исследование случаев похищения детей, которое считается самым полным и точным по этой теме. Большинство похитителей были не незнакомцами, а членами семьи либо знакомыми этой семьи. Во-вторых, точное ежегодное количество похищений в год составляло двести или триста человек и сейчас остается на этом же уровне.