В этом есть правда. Но есть и еще, я так думаю, объяснение долгожительства матери: ни один из семерых никогда ничем не огорчил ее – даже в самые трудные минуты.
1979 г.
Вот какое письмо получил я из Ужгорода.
«В ноябре 1969 года моего мужа Детыненко А. С. с диагнозом «болезнь Боткина» поместили в инфекционное отделение области больницы. Лечащим врачом была Сердюк Прасковья Ефимовна. Это не просто хороший врач. Это какой-то особый душевный человек. Мужа затем перевели в терапевтическое отделение, и Прасковья Ефимовна часто приходила в палату к мужу, что совсем не входило в ее обязанности.
Мне очень тяжело писать...
Я никогда не забуду внимания врачей, их отзывчивости. Кстати, в больнице муж вел дневник, который я храню...
С уважением Егорова-Детыненко».
Многим благодарностям я был свидетель. Читал слова признания в грамотах, в газетах, в частных письмах, телеграммах, на подарочных сувенирах, в книгах жалоб и предложений, в ведомоственных приказах. Но столь сердечные признания в адрес людей, не сумевших спасти близкого человека, прочел впервые.
Есть многотрудные и подчас неблагодарные профессии. Представьте на секунду, что пожарным с опозданием сообщили о несчастье. Благодарность погорельцев выглядела бы нелепой. Так же невероятно дождаться благодарности и врачу, не сумевшему спасти больного. Пусть не врач тут виновен, а наука, вселенская наука медицина, которая во многом еще бессильна, но, поди ж ты, родным и близким от этого не легче.
Каково же было подвижничество ужгородского врача, каким запасом доброты и ума надо было обладать этому человеку, чтобы при печальном исходе заслужить такую благодарность!
Уже больше года, как Галина Ивановна овдовела, а дневник мужа так и не прочла до конца: тяжело. Там, в дневнике, Александр Сергеевич еще живой: говорит, советуется, спорит, волнуется. Там он иногда возвращается на субботние и воскресные дни домой, ложится на диван:
– Ну, вот я и дома.
Там он поливает в саду цветы, помогает ей по хозяйству. Там все его привычки, жесты, улыбка. Живой до боли.
В понедельник он забирает с собой букеты цветов для врачей, медсестер и возвращается в больницу. Снова укладывается на койку и начинает заново считать дни, проведенные в больнице не со времени поступления, а с очередного понедельника: становится вроде легче.
Детыненко родился в Полтавской губернии в семье крестьянина-батрака. С восьми лет батрачил и учился. От рядового милиционера дошел до начальника уголовного розыска Киргизской ССР.
Правительство наградило его орденами. Заслужил он именное боевое оружие. Отважен был. И крепок, и здоров был.
В середине 50-х годов Александр Сергеевич приехал с женой в Закарпатье. Как приехал пенсионером, так и остался им до конца дней, и о былых заслугах его никто ничего не знал.
О начале неожиданного недуга Александр Сергеевич так пишет в своем дневнике:
«Разболелась правая нога с 24 металлическими осколками в ней, еще – крестец, в котором застряла обросшая жировым пояском пуля, и живот, через который прошла автоматная очередь...» Все это, между прочим, раны довоенных еще лет.
Когда выяснилось, что поражена печень, Детыненко положили в инфекционное отделение областной больницы. Там он заносит в дневник первые впечатления: «Есть врачи, которые ищут каждый день, каждый час, ночами не спят, ищут и находят иногда непроторенные пути к организму, следят за каждой минутой жизни больного. Такая Прасковья Ефимовна».
Когда установили, что желтуха не инфекционная, Детыненко перевели в терапевтическое отделение. «Прасковья Ефимовна не покидает меня, следит за лечением моей болезни, дает советы лечащему врачу организовывает консультации специалистов...»
В конце декабря Детыненко почувствовал себя хорошо и за четыре дня до Нового года из больницы выписался. «За два месяца пребывания в больнице я не нашел ни единого человека – санитарок до врачей, кто бы относился ко мне недобросовестно. А когда выздоравливал, радовались все».
После того как врач расстается со своим подопечным, он уж не врач для него. Оба – и врач и больной – становятся друг друга «бывшими».
Минул Новый год. Кончался январь. Как-то вечером Александр Сергеевич и Галина Ивановна услышали осторожный стук в калитку: что за поздний гость? Прасковья Ефимовна... – Зашла проведать. Как дела?
«Снова – лежу: отравился... И хотя в терапевтическом отделении лечащий врач мой – Евгения Никитична Винничук, Прасковья Ефимовна продолжает осматривать меня, прощупывает. Сердюк-И врач не по профессии, а по призванию. Скольких она тут выходила – сотни, тысячи..»
Пусть не сложится у читателей впечатление, что вся жизнь Детыненко в больнице состояла из одних восторгов. Было и такое: «Сквозняки, грохот дверями... Не дают отдохнуть». Или: что-то нет в больнице, трубы неисправны».
Подобных записей немного, хотя на очень многие вещи смотрел Детыненко взглядом наблюдательным, цепким и критическим. Во всем он усматривал одну, главную закономерность: на всякий яд должно быть противоядие. Есть очаг – надо его погасить. И никак не мог смириться с бессилием медицины, старающейся поставить его на ноги.
«Дежурила ночная палатная медсестра Татьяна Сергеевна Сальник. За ночь не приляжет, обходит «тяжелых», спят – не спят. Послушает дыханье...»
Самые счастливые дни Детыненко – те нечастые субботы и воскресенья, когда разрешали ему побыть дома. «Встречал нас с женой веселым лаем десятимесячный Барс, провожал нас на речку, в лес... Когда возвращаюсь в больницу, он провожает меня каждый раз до самых ворот».
«Суббота, 4 сентября. Как мне не везет. Прошли весна и лето, а я так и не порыбачил. То дожди и вода мутная, большая, то вода падает и только начнет очищаться – снова дождь, грязь и та же вода. Только и рыбацкого удовольствия, что подготовка к рыбалке: ремонт удочек, изготовление новых лесок и поводков, отливка грузиков, выправление крючков...»
В конце этой записи, как всегда, стоит: «Продолжение следует». Но дальше страницы – пусты...
Детыненко вел этот дневник во многом потому, что не мог сидеть без дела. «Человек должен чем-то заниматься,– писал он,– что-то производить, планировать на завтра. А если у него ничего нет, это смерть».
Вот запись о том, как давались ему строки: «Это – труд. И тяжелый. Во-первых, потому, что мне не только неудобно, но и больно писать. А во-вторых, у меня нередко руки схватывает судорога, и я иногда по полчаса выправляю пальцы, чтобы снова писать». И ни разу Детыненко не облегчил свою рабочую участь, ни разу не написал в дневнике «П. Е.». Везде – Прасковья Ефимовна.
...На столе – дневник, неоконченные рукописи, газеты давних дней. Все как при нем. За окном, в гулком дворе, лай овчарки, могучий, раскатистый, как взрывы. Это – его Барс.
Прасковью Ефимовну я в больнице не застал.
– Рабочий день кончился,– объяснила сестричка в приемном покое.– Сердюк в магазин пошла, будет там – 15 минут, на почту зайдет – еще 10 минут, заглянет в больницу и – домой.
К чему эта аптечная точность, расчет? Оказалось, Сердюк по своей доброй воле дежурит всю эту неделю после работы, и каждый ее шаг должен быть на виду. Не одна она это делает. Штатным расписанием дежурный врач-инфекционист не предусмотрен. Между тем их отделение – единственное инфекционное учреждение в Ужгороде и потому обслуживает всех – и городскую больницу, и диспансер, и роддом, и детскую больницу, и так далее. Дежурят пять врачей-инфекционистов по очереди круглые сутки, на общественных началах.
Мы разговаривали с Прасковьей Ефимовной допоздна. Впрочем, этот вечерний, после работы, отдых ей не в отдых и разговор обрывается, путается... Она вздрагивает при малейшем шуме проходящих за окном машин: не «скорая» ли, не за ней ли?.. Вот раньше был рядом сын и было спокойнее: Женя научился точно различать шум мотора «скорой помощи» на улице. Он ей говорил: «Спи, если что,– я разбужу». Сейчас сын во Львове, учится.
– Дежурства дежурствами,– говорит она,– но тут у меня вся улица и весь район. У нас, знаете, живут и чехи, и словаки, и венгры, и цыгане, и евреи, и русские, и украинцы. Приходят знакомые, знакомые знакомых, тех, кого 15–20 лет назад лечила, их дети, внуки... Ева Ильинична Иванова, учительница, болела когда-то. Потом Таню и Тамару – детей ее лечила, теперь уже за внучатами смотрю... Привыкли – вроде как домашний доктор. Голова болит или аппендицит – все ко мне идут. Тут нет дома, в котором бы не была. Впрочем, все взаимно, все взаимно – так наша жизнь устроена. Когда мы с Иваном Петровичем – это муж мой, техником станции переливания крови работает – когда мы с ним по командировкам разъезжали, сына нашего соседи воспитывали: Ольга Свида с мужем – Василием Ивановичем...
