Только «центральная часть склонностей, — говорит далее Мак-Дугалл, — сохраняет свой специфический характер и остается общей для всех индивидов и ситуаций, в которых активизируется данный инстинкт»[239]. Когнитивные процессы и движения тела, с помощью которых инстинкт достигает своей цели, могут быть бесконечно сложными. Другими словами, человек обладает инстинктом страха, однако то, чего он будет бояться и как он будет пытаться избежать того, что вызывает страх, является не врожденным, а приобретенным качеством.
Было бы трудно объяснить разнообразие человеческой природы иными факторами, чем разнообразие опыта. Все склонности человеческого существа: его вкусы, любовь, ненависть, любопытство, сексуальные желания, страхи и агрессивность — произвольно связаны со всякого рода объектами как стимулами, так и способами удовлетворения его желаний и пр. Если это учитывать, сложность человеческой природы не кажется столь непостижимой. А когда вы принимаете во внимание, что каждое новое поколение является невольной жертвой способа детерминации характера предыдущего поколения людей, а также наследниками уже сложившейся среды, то становятся ясными все возможные комбинации и перестановки.
Люди склонны стремиться к определенным целям или вести себя определенным образом. Но не существует никаких абсолютных доказательств, что человек создан так, что его стремления или поведение определены раз и навсегда. Как стремление к чему-то, так и определенные виды поведения усваиваются, и следующее поколение может усваивать их иначе. Аналитическая психология и социальная история единодушны в этом утверждении. Психология указывает, насколько случайной является связь между конкретным стимулом и конкретной реакцией. Антропология (в самом широком смысле этого слова) также поддерживает это мнение: то, что возбуждает человеческие страсти, и средства, которые люди использовали для их реализации, варьируют от одной эпохи к другой, от одного места к другому
Люди добиваются реализации своих интересов. Но пути реализации не являются жестко определенными, и поэтому, пока эта планета будет способна поддерживать жизнь людей, человек не сможет ограничить творческую энергию. Ему не удастся обречь человечество на автоматизм. Он может сказать, если он обязан это сделать, что на протяжении его жизни не произойдет никаких положительных изменений. Но, произнося этот вердикт, человек ограничивает свою жизнь тем, что может увидеть своими глазами, отвергая то, что может усмотреть с помощью разума. В качестве меры блага он принимает ту меру, которой располагает. Он откажется от своих самых заветных надежд и интеллектуального поиска, только если сочтет непознанное непознаваемым и если решит, что неизвестное никто не может узнать и ему никогда нельзя научить.
Часть 5
СОЗДАНИЕ ОБЩЕЙ ВОЛИ
Глава 13
Перенос интересов
В этой главе мы покажем, что впечатления каждого человека о невидимом мире включают в себя множество переменных. Меняются цели контактов с внешним миром, стереотипные ожидания, но наиболее тонки вариации интересов. У многих людей впечатления от пережитого исключительно индивидуальны и сложны. Как же устанавливается связь между сознанием и тем, что находится в окружающей среде? Каким образом, если пользоваться языком теории демократии, огромное число людей, столь индивидуально воспринимающих эту абстрактную картину, развивают общую волю? Каким образом простая и неизменная идея возникает из комплекса переменных? Как такие феномены, как Воля Народа, Цели Государства или Общественное Мнение выкристаллизовываются из столь случайной совокупности образов?
Сложность этого процесса хорошо видна на примере выступления весной 1921 года американского посла в Англии, вызвавшего неодобрение большого числа американцев. Господин Харви, обедая в обществе англичан, поведал без тени сомнения о мотивах, которыми руководствовались американцы в 1917 году[240]. Его высказывание шло вразрез с выступлением президента Вильсона, в свое время объявившего о вступлении США в Первую мировую войну. Ни Харви, ни Вильсон, как и никто из числа их критиков и сторонников, не могли ни количественно, ни качественно оценить, что происходило в тридцати-сорока миллионах умов. Но всякий знает, что в войне участвовало множество людей, приложивших колоссальные усилия для победы. Однако никто не знает, каковы были мотивы этих людей и насколько они совпадали с мотивами, указанными Вильсоном или Харви. Люди поступали на военную службу, сражались, работали, платили налоги, жертвовали собой во имя общих целей, и тем не менее никто не может наверняка сказать, что двигало каждым конкретным человеком, когда он участвовал в том или ином деле. Бессмысленно говорить солдату, что он сражается ради прекращения войны, если солдат так не думал.
В той же речи Харви сформулировал, что происходило в 1920 году в сознании избирателей. Опрометчивость его высказывания кроется в том, что, если вы утверждаете, будто все голосовавшие за ваш список кандидатов голосовали так же, как вы, — это обман. Согласно статистике, шестнадцать миллионов американцев отдали голоса республиканцам, а девять — демократам. Они голосовали, заявляет Харви, соответственно «за» и «против» Лиги Наций. В качестве подтверждения своих слов он приводит просьбу Вильсона о проведении референдума и тот неопровержимый факт, что демократическая партия и Кокс настаивали, что предметом референдума должна быть Лига Наций. Действительно, среди избирателей оказалось девять миллионов демократов. Но имеете ли вы право считать, что все они были ярыми сторонниками Лиги Наций? Разумеется, нет. Многие миллионы проголосовали, чтобы традиционно поддержать социальную систему, существующую на Юге. Но как бы они ни относились к Лиге, они не стремились выказать отношение к судьбе этой организации своим голосованием. Сторонники Лиги, несомненно, были удовлетворены, что демократическая партия поддерживала ее. Противники Лиги роптали. Но обе группы южан голосовали за один и тот же список.
Были ли республиканцы единодушны в своем мнении? Среди них встречались и ярые противники Лиги Наций, такие, как сенаторы Джонсон и Нокс[241], и ее сторонники, в частности Гувер[242] и председатель Верховного суда Тафт[243]. Никто не может со всей определенностью сказать, кто как относился к Лиге Наций и как это повлияло на голосование. Когда существует только два способа выразить огромный спектр мнений, то невозможно узнать, какая комбинация приводит к тому или иному результату. Сенатор Бора[244] и Лоуэлл[245] считали, что предвыборный бюллетень республиканцев будет способствовать росту числа голосов, отданных за республиканцев. Но электорат республиканцев состоял не только из тех, кто считал, что победа республиканцев убьет Лигу Наций, но также из тех, кто не сомневался, что это укрепит Лигу, и тех, кто надеялся, что в результате прихода республиканцев к власти Лига будет реформирована. Всеми избирателями двигало их собственное желание, смешанное с желаниями других избирателей, улучшить бизнес, или удержать рабочих в повиновении, или наказать демократов за вступление в войну, или наказать их за то, что страна вступила в войну так поздно. Быть может, они хотели избавиться от Берлсона, увеличить цену на пшеницу или снизить налоги, остановить Дэниэлса или помочь Хардингу[246].
Несмотря на разнообразие мотивов, голосование состоялось, и Хардинг переехал в Белый дом. Победа республиканцев явилась единственным результатом, полученным после разрешения всех противоречий. Но его оказалось достаточно, чтобы изменить политику на четыре года. Конкретные мотивы голосования в тот ноябрьский день 1920 года неизвестны. Они не зафиксировались даже в сознании избирателей, но они множились и видоизменялись. Поэтому общественное мнение, с которым пришлось иметь дело Хардингу во время президентства, отличается от того, которое привело к его избранию. Точно так же в 1916 году Вильсон был избран президентом, вероятно, потому, что удержал страну от участия в войне, однако именно он через несколько месяцев правления привел страну к участию в войне.
Проявление воли народа всегда требовало объяснения. Те, кого особенно поражала ее изменчивость, нашли пророка в лице Густава Лебона[247]. Они также одобряли обобщения в духе Роберта Пила[248], назвавшего общественное мнение «великолепной смесью из глупости, слабости, предрассудков, ошибочных мнений, верных мнений, упрямства и отрывков из газетных публикаций». Другие считали, что из бессвязности и пассивности рождаются четкие цели благодаря существованию свыше некоего таинственного устройства, которое упорядочивает случайные мнения. Его называют по-разному: общей душой, национальным сознанием, духом времени. Эта сверхдуша кажется необходимой потому, что эмоции и идеи членов группы не обнаруживают ничего столь же простого и четкого, как формула, принимаемая этими индивидами в качестве выражения их Общественного Мнения.
