него такую же готовность к суровой агрессии, которую Я с охотой удовлетворило бы в отношении других посторонних индивидов. Напряженные отношения между грозным Сверх-Я и подчиненным ему Я мы называем чувством вины, оно выражается в потребности претерпеть наказание. Следовательно, культура побеждает опасную агрессивную склонность индивида, ослабляет, лишая ее оружия и путем наблюдения за нею со стороны инстанции, расположенной внутри этого индивида и подобной оккупационной власти в захваченном городе.
О возникновении чувства вины психоаналитик мыслит иначе, чем обычный психолог, но и ему нелегко с этим разобраться. Сначала, когда задается вопрос, откуда к индивиду приходит чувство вины, получают ответ, на который не возразишь: человек чувствует себя виноватым (верующие говорят «грешным»), когда совершает что-то признаваемое «злом», и тут замечают, насколько малосодержателен этот ответ. Скорее всего, после некоторого колебания присовокупят: да и тот, кто это зло не совершал, а лишь намеревался его совершить (в чем признается лишь себе), может считать себя виноватым, а в таком случае встает еще один вопрос: почему в данном случае намерение приравнивается к совершению задуманного? Оба случая предполагают, однако, что зло заведомо признавали неприемлемым и исключали его совершение. Как же люди приходят к такому решению? Изначальную, так сказать, природную способность различать добро и зло следует отвергнуть. Ведь зачастую зло вовсе не является вредным или опасным для Я, скорее чем-то желанным ему, доставляющим радость. Стало быть, в этом сказывается какое-то чужое влияние; оно-то и определяет, что дóлжно называть добром и злом. А так как внутреннее чувство человека не вывело бы его на путь к подобному решению, то у него должен быть мотив подчиняться этому стороннему влиянию. Его можно без труда обнаружить в беспомощном или в зависимом от других людей состоянии человека, лучше всего его можно охарактеризовать как страх утратить любовь. Если он теряет любовь другого человека, от которого зависит, то утрачивает и защиту от многих опасностей, и прежде всего подвергается риску, что этот превосходящий его могуществом человек выкажет свое превосходство над ним с помощью наказания. Таким образом, первоначально зло – это то, за совершение чего возникает угроза утратить любовь, и из страха перед этим нужно таких деяний избегать. При этом становится не очень важным, было ли зло совершено или его только собираются совершить; в обоих случаях прежде всего возникает опасность определения этого силой, обладающей властью, а она и в том, и в другом случае поведет себя одинаково.
Такое состояние называется «нечистой совестью». Но оно, собственно говоря, не заслуживает такого наименования, так как на этой ступени чувство вины явно представляет собой всего лишь страх перед утратой любви, то есть «социоподобный страх». У маленького ребенка он никогда и не может быть чем-то иным, но даже у многих взрослых мало что меняется, разве только место отца или обоих родителей занимает более обширное человеческое сообщество. Поэтому они постоянно позволяют себе творить зло, сулящее им удовольствие, если только уверены, что располагающая властью инстанция ничего об этом не узнает или не сможет причинить им вред, их страх касается только возможности разоблачения [28]. С таким положением дел приходится считаться, естественно, в общем-то, и обществу наших дней.
Крупная перемена наступает лишь тогда, когда авторитетная инстанция перемещается внутрь психики путем учреждения Сверх-Я. Тем самым проявления совести поднимаются на новую ступень. По сути, только теперь следовало бы говорить о совести и о чувстве вины [29]. Тут утрачивается страх перед разоблачением, а уж тем более перед различением совершенного и задуманного зла, поскольку от Сверх-Я ничего нельзя скрыть, даже ни одной мысли. Правда, пропала и реальная значимость ситуации, но и у новой власти – Сверх-Я, – по нашему убеждению, отсутствует мотив третировать тесно с ним связанное Я. Однако влияние генезиса, сохраняющего право ушедшего и преодоленного на жизнь, проявляется в том, что, по сути, ситуация остается в том виде, в каком была вначале. Сверх-Я терзает греховное Я такими же ощущениями страха и поджидает подходящих случаев подвергнуть его наказанию силами внешнего мира.
На этой второй ступени развития совесть обнаруживает особенность, неизвестную первой ступени и уже заметно труднее объяснимую. А именно, она ведет себя тем суровее и недоверчивее, чем человек добродетельнее, так что в конце концов именно люди, наиболее продвинувшиеся в святости, винят себя за самые гнусные прегрешения. При этом добродетель теряет часть заслуженного ею вознаграждения, уступчивое и сдерживающее себя Я не пользуется доверием своего ментора и тщетно, как кажется, старается его заслужить. Но тут некоторые люди готовы возразить: все это – умело приукрашивающие ситуацию сложности. Более строгая и бдительная совесть как раз и есть отличительное свойство нравственного человека, а когда святые выдают себя за грешников, то делают это не без оснований, а имея в виду искушение удовлетворять влечения, которым они сильнее всего подвержены, поскольку из-за постоянного воздержания искушение, как известно, только растет, тогда как в случае нерегулярного удовлетворения по меньшей мере временно ослабевает. Еще один факт из очень богатой проблемами области этики заключается в том, что несчастья, то есть неудачи из-за внешних причин, весьма значительно укрепляют власть совести в пределах Сверх-Я. Пока у человека все идет хорошо, у него и совесть действует снисходительно и спускает Я многое; когда же его постигает несчастье, человек углубляется в себя, осознает свою греховность, усиливает требования своей совести, обрекает себя на воздержание и мучает себя покаянием [30]. Так вели и продолжают вести себя целые народы. Впрочем, это удобно объяснить действием первичной инфантильной ступени совести, которая после интроекции в Сверх-Я не исчезает, а продолжает существовать рядом с ним и позади него. Судьба рассматривается как замена родительской инстанции. Когда происходит несчастье, это означает, что человек больше не пользуется любовью этой высшей власти, а из-за угрозы потерять эту любовь он снова склоняется перед представителем родителей в Сверх-Я, которым был склонен пренебрегать в счастливые времена. Это становится особенно ясным, когда в соответствии со строго религиозным духом в судьбе видят всего лишь выражение божественной воли. Народ Израиля считал себя избранным дитем божьим, а когда величественный отец обрушивал на этот свой народ несчастье за несчастьем, народ не разочаровывался, скажем, в их отношениях и не начинал сомневаться в могуществе и справедливости божьем, а производил пророков, упрекавших его в грехах. На основе сознания своей виновности он создал чрезмерно строгие предписания своей религии, обслуживаемой по наследству кастой священнослужителей. Примечательно, насколько иначе ведет себя дикарь! Если с ним случилось несчастье, он винит в этом не себя, а фетиш, явно не выполнивший своих обязанностей, и
