тем, которые удовлетворяются, когда существование физического объекта подтверждается свидетельством двух или более чувств. Очевидно, что это может быть лишь аналогией, поскольку при нашем сегодняшнем уровне знаний даже тревога, по крайней мере, у других, является умозаключением. Проблема заключается в определении того, как далеко мы можем зайти в принятии умозаключений на основе чувственных данных как столь же (в области психоанализа) надежных, сколь надежны данные ощущений в физике или философии. У меня нет сомнений в том, что мое впечатление, что человек (на мой взгляд) встревожен, является столь же надежным, как и мое впечатление, что, скажем, камень тверд. Но для того, чтобы проверить, правильно ли мое впечатление, мне необходимо дотронуться до камня и убедиться в его твердости, а также, по крайней мере, посмотреть на него, чтобы убедиться в том, что то, чего я касаюсь, – действительно камень. Установленная таким образом корреляция дает право ввести термин «общее чувство» как характеристику наблюдения, что данный объект является камнем: и если оценка объекта как камня является общей для различных чувств, и значит, общим чувственным впечатлением, то термин «общее чувство» используется с более чем разговорной точностью. Проблема состоит в выработке некоего похожего подхода или правила для определения природы чувства, с помощью которого мы постигаем психоаналитический элемент, и, с другой стороны, для определения природы размерностей психоаналитического элемента. Претворение данного плана в жизнь заставляет, как это часто бывает в психоаналитическом исследовании, заранее предполагать то, что мы хотим открыть. Чтобы об этом писать, я должен с чего-то начать, и это вызывает трудности, поскольку начало обсуждения побуждает придавать видимость реальности идее, что предмет обсуждения имеет начало. В психоаналитическом исследовании формулируются посылки, которые столь же отличны от таковых в обычной науке, сколь они отличны от посылок в философии или теологии. Психоаналитические элементы и производные от них объекты имеют следующие размерности [20]:
1 Протяженность в область чувства.
2 Протяженность в область мифа.
3 Протяженность в область страсти.
Интерпретация не может считаться удовлетворительной до тех пор, пока она не осветит психоаналитический объект, который во время интерпретации должен обладать этими размерностями. Ввиду важности, которую я придаю этим измерениям, я детально рассмотрю каждое из них.
Протяженность в область чувства не задержит наше внимание надолго. Она означает, что, наряду со множеством других качеств, интерпретируемое должно быть объектом чувства. Оно, например, должно видеться и слышаться обязательно аналитиком и предположительно анализантом. Если последнее предположение оказывается не соответствующим действительности, то его основания должны придавать самостоятельную значимость разногласиям. Иными словами, когда аналитик дает интерпретацию, у него и у анализанта должна быть возможность убедиться в том, что то, о чем он говорит в тот момент, можно либо услышать, либо увидеть, либо осязать или обонять.
Сложнее дать удовлетворительное объяснение тому, что я понимаю под протяженностью в область мифа [21]. Я не могу постичь возможное без его моделирования (что входит в арсенал доступных психоанализу средств). Допустим, пациент гневается. Такому утверждению будет придан больший смысл, если добавить, что в своем гневе он похож на «ребенка, желающего ударить свою няню, потому что та сказала ему, что он капризничает». Утверждение, заключенное в кавычки, не является генетическим представлением теории. Не нужно считать, что оно выражает теорию, что маленькие дети бьют свою няню, если она называет их капризными. Это утверждение похоже на суждения того типа, которые философы презрительно отвергают как мифические, уничижительно используя это понятие применительно к плохим теориям. Утверждения такого типа необходимы мне как часть аналитических научных процедур и средств. Это не утверждения о наблюдаемом факте и не формулировки теории, призванной представить реализацию: это утверждения о личном мифе. Пока восприятие психоаналитического объекта не сопровождается формулировкой аналитиком утверждения, которое включает в себя компонент данного типа, ему недостает необходимого измерения. Я буду обозначать эту размерность как миф или как «если бы»-компоненту.
Я умышленно выбрал для описания последней размерности слово «страсть», а не какой-то, возможно, более привычный термин отчасти потому, что более привычные термины содержат смысл, который необходимо сохранять неизменным. Под «страстью» или ее отсутствием я подразумеваю компоненту, производную L, H и K. Я говорю о понятии для обозначения эмоции, которая интенсивно и горячо переживается без какого-либо намека на неистовость: смысл неистовости не должен передаваться термином «страсть», пока он не связан с термином «жадность».
Может показаться, что, вводя термин «страсть», я повторяю то, что уже говорил при введении L, H и K в качестве элементов. Это не так. Под страстью я понимаю одно из измерений, которым должны обладать L, H или K, если они признаны элементами, имеющими место [22]. Более того, свидетельство того, что страсть имеет место (что представлено посредством чувств), не должно приниматься за размерность страсти. То есть, скажем, если гневный тон пациента расценивается как свидетельство ненависти, не следует рассматривать выделенную страсть как размерность психоаналитического объекта, – фактически Н. Данные могут быть представлены чувствами (как в данном примере), которые могут коррелировать с фактом (возможно, чувственным, но не ощущаемым) страсти. Осознание страсти не зависит от чувства. Чувству, чтобы быть активным, достаточно сознания одного человека: страсть является свидетельством связи сознаний двух людей, которых не может быть меньше, если страсть имеет место. Страсть должна быть четко отделена от контрпереноса, – последний свидетельствует о вытеснении. Дальнейшее рассмотрение страсти не относится к текущей проблеме страсти как одной из размерностей психоаналитического объекта, а значит, и психоаналитического элемента.
В главе 1 я сказал, что развитию психоаналитической практики мешало отсутствие работы с элементами психоанализа, и привел примеры того, каковы могут быть причины поиска таких элементов. В главе 2 я обсуждал критерии, позволяющие судить об объектах как о возможных элементах, подчеркнув в качестве одного из существенных свойство наблюдаемости на практике. В предыдущей главе я утверждал, что все элементы должны являться функциями личности и мыслиться как имеющие размерности, которые (в сознании аналитика) представлены чувственным впечатлением, мифом и страстью.
В этой главе я планирую еще раз вернуться к проблеме в поисках ответа на следующий вопрос: рассматривая каждую психоаналитическую сессию как эмоциональный опыт, какие элементы в ней нужно выбирать, чтобы показать, что этот опыт был именно психоаналитическим, а не каким-то иным?
Многие особенности психоанализа могут рассматриваться как типичные, однако они не всегда являются таковыми. Отступления от общего правила встречи двух людей могут выглядеть несущественными, однако несколько таких кажущихся незначительными различий в совокупности оказываются равносильны существенному расхождению, требующему специального названия. Перечень таких расхождений, по-видимому, будет описывать составляющие
