Уже Гальтон был озадачен поиском смысла зрительного воображения. Оно обладает гигантским диапазоном и хотя представляется существенной частью мышления, иногда кажется совершенно неважным. Эта неопределенность до сих пор порождает споры относительно назначения ментальной образности. Современник Гальтона и основоположник экспериментальной психологии Вильгельм Вундт, занимаясь проблемами интроспекции, самонаблюдения, считал образность самой важной частью мышления. Другие ученые считали, что мышление лишено образности, и настаивали на аналитическом или описательном подходе к нему. Бихевиористы вообще не верят в мышление и признают только «поведение». Была ли интроспекция единственным надежным средством научного наблюдения? Способна ли она добывать достоверные, воспроизводимые и измеримые данные? Только в семидесятые годы двадцатого века изучением этой проблемы занялось новое поколение психологов. Роджер Шепард и Жаклин Метцлер просили испытуемых выполнить задание, решение которого зависело от способности мысленно развернуть образ геометрической фигуры – то есть сделать приблизительно то же, что моя мать делала со скелетом ящерицы, когда рисовала его по памяти. Уже в ходе первых экспериментов ученые установили, что вращение воображаемых объектов отнимает разное время и срок выполнения задания зависит от величины угла поворота. Например, поворот воображаемого объекта на шестьдесят градусов требует вдвое больше времени, чем поворот этого же объекта на тридцать градусов, а поворот на девяносто градусов – втрое больше. То есть зрительное воображение имеет ограничения скорости – оно функционирует непрерывно и поступательно и требует усилий, как всякий другой произвольный акт.
Стивен Косслин приступил к изучению зрительной образности с другой стороны. В 1973 году он опубликовал очень конструктивную работу, где противопоставил способ действия людей, предпочитающих зрительные образы и предпочитающих словесные образы. Испытуемым предлагали запомнить последовательность предъявленных им рисунков. Косслин выдвинул гипотезу, согласно которой если зрительные образы пространственно организованы как картины, то люди, способные их воспринимать, должны быть также способны концентрировать внимание на части изображения, и им понадобится определенное время, чтобы переключить внимание с одной части картины на другую. И это время должно быть прямо пропорционально расстоянию, которое необходимо для этого преодолеть внутреннему зрению.
Косслин сумел показать, что это действительно так, указав, что визуальные образы обладают пространственной глубиной и организованы в пространстве, как картины. Работа Косслина оказалась чрезвычайно плодотворной, но дебаты относительно роли зрительной образности на этом не закончились, так как Зенон Пылышын и его коллеги доказали, что мысленную ротацию образов и их «сканирование» можно интерпретировать как результат чисто абстрактной, не визуальной операции мозга и сознания76.
В начале девяностых годов Косслин и его соавторы продолжили свои эксперименты, дополнив их исследованиями методами ПЭТ и МРТ, что позволило им создать карты областей мозга, которые активируются при выполнении заданий, требующих зрительного воображения. Мыслительное воображение, показали авторы, активирует преимущественно те же области зрительной коры, которые активируются при реальном зрительном восприятии. То есть воображаемые зрительные образы являются в такой же степени физиологической реальностью, в какой они являются реальностью психологической. Процесс воображения использует, как правило, те же пути передачи, что и зрительное восприятие реальных объектов77.
То, что восприятие и воображение имеют одну и ту же неврологическую основу, было подтверждено и клиническими исследованиями. В 1978 году итальянские врачи Эдуардо Бисиак и Клаудио Лаццатти сообщили о двух больных, у которых после инсульта развилась гемианопсия, причем у больных была утрачена левая половина поля зрения. Когда их просили представить себе, что они идут по знакомой улице, и назвать, что они видят, больные называли магазины, которые они видели на правой стороне улицы. Потом их просили повернуться и пойти по той же улице в обратном направлении. Теперь они называли магазины, которых не видели прежде, то есть магазины, которые теперь находились «справа» от них. Эти превосходно документированные случаи показали, что гемианопсия приводит не только к отсечению половины поля зрения, но и к отсечению половины воображаемых зрительных образов.
Такие клинические наблюдения, касающиеся параллелизма зрительного восприятия и зрительного воображения, как выяснилось, проводились еще сто лет назад. В 1911 году английские неврологи Генри Гед и Гордон Холмс исследовали ряд больных с незначительными поражениями в затылочных долях и установили, что эти поражения привели не к полной слепоте, а к возникновению слепых пятен (скотом) внутри полей зрения. Тщательно опрашивая своих пациентов, авторы выяснили, что точно такие же слепые пятна с такой же локализацией присутствуют и в поле зрительных образов, воображаемых этими больными. В 1992 году Марта Фара и ее соавторы сообщили, что у одного больного, страдавшего частичной односторонней потерей зрения в результате удаления части затылочной доли, уменьшился и угол внутреннего мысленного зрения. То есть оно сузилось настолько же примерно, насколько сузилось поле зрительного восприятия реальных объектов.
Для меня самой убедительной демонстрацией того, что по меньшей мере некоторые аспекты зрительного воображения и зрительного восприятия неразделимы, стал случай художника, которого я консультировал в 1986 году. Мистер И. полностью утратил способность к цветовому зрению в результате черепно-мозговой травмы78. Он был очень расстроен внезапной утратой способности воспринимать цвета, но еще больше тем, что не умел теперь даже вызвать представление о цвете в своем воображении. Даже его мигренозная аура обесцветилась и стала черно-белой. Случаи таких больных, как мистер И., заставляют предположить, что сопряжение между восприятием и воображением является очень тесным в высших отделах зрительной коры79.
Теперь мы знаем, что у них общие характеристики и свойства, общие механизмы и общие корковые области. Но Косслин и его группа пошли еще дальше, предположив, что зрительное восприятие зависит от зрительного воображения, подгоняя то, что видит глаз, – то есть изображение на сетчатке, – под образы, хранящиеся в зрительной памяти головного мозга. Зрительное распознавание, считают авторы, невозможно без такой подгонки. Более того, Косслин полагает, что образное воображение может играть решающую роль в мышлении – в решении задач, планировании, конструировании, создании теорий. Эта точка зрения подкрепляется исследованиями, в которых испытуемым предлагают ответить на вопросы, требующие особой способности к визуальной образности: «Что имеет более насыщенный зеленый цвет: мороженый горох или сосна?», или «Какой формы уши у Микки-Мауса?», или «В какой руке статуя Свободы держит факел?» – или предлагают задачи, которые можно решить либо с помощью зрительного воображения, либо с помощью чисто абстрактного мышления. Косслин ведет речь о двойственности человеческого мышления, противопоставляя использование «образных» представлений, прямых и непосредственных, использованию «описательных» представлений, которые являются аналитическими и опосредуются вербальными или иными символами. Иногда, считает Косслин, может быть выбрано одно представление, иногда другое, в зависимости от способностей человека и от проблемы, которую надо решить. Иногда оба представления используются одновременно (хотя «образность» чаще всего опережает «описательность»). Иногда начинают с образного представления, а потом переходят к чисто вербальному или математическому представлению80.
Но что в таком случае говорить о людях, которые вообще, подобно мне или сосудистому хирургу из Бостона, не могут вызывать у себя по собственному желанию зрительные образы? Приходится заключить, как это сделал мой бостонский коллега, что мы тоже можем все же формировать зрительные образы (что делает нас способными к зрительному восприятию и распознаванию), но эти образы находятся ниже порога нашего сознания81.
Если основная роль зрительного воображения заключается в том, чтобы сделать возможным осознанное зрительное восприятие, то зачем это воображение нужно слепому человеку? Что происходит с его нейронным субстратом, со зрительной областью, которая занимает почти половину общей площади мозговой коры? Нам известно, что у взрослых людей, потерявших зрение, происходит частичная атрофия в синапсах и проводящих путях, идущих от сетчатки к зрительной коре, но эта атрофия практически отсутствует в самой зрительной коре. Функциональная МРТ показывает, что в подобной ситуации не происходит уменьшения активности в зрительной коре – наоборот, мы наблюдаем нечто абсолютно противоположное: активность и чувствительность зрительной коры повышается. Зрительная кора, лишившись зрительных рецепторов, остается нетронутым нейронным угодьем, готовым принять новую функцию. У некоторых людей, как у Тореи, например, может произойти расчистка и перепрофилирование значительной части коркового пространства для формирования зрительных образов. У других, как у Халла, например, часть зрительной коры стала использоваться для обработки данных других органов чувств – слухового восприятия, тактильного и т.д.82.
