78
Это случай описан в моей книге «Антрополог на Марсе».
В то время как всем понятно, что восприятие и воображение тесно связаны на высших уровнях, эта связь менее очевидна в первичной зрительной коре; с этим связана возможность расщепления, как это происходит у больных с синдромом Антона. Такие больные страдают корковой слепотой, но при этом сохраняют полную уверенность в том, что они зрячие. Они свободно ходят, например, по квартире, а когда натыкаются на мебель, то уверены, что мебель стоит не на месте.Происходящее при синдроме Антона объясняют тем, что у больных сохраняется, несмотря на поражение затылочной области, способность к зрительному воображению, и свое воображение больные принимают за истинное зрительное восприятие. Отрицание слепоты, а точнее, неспособность осознать собственную слепоту, очень напоминает другой синдром расщепления, так называемую анозогнозию. При анозогнозии, возникающей вследствие поражения правой теменной доли, больные теряют представление о левой половине своего тела, о левостороннем пространстве и даже само представление о том, что чего-то им не хватает. Если внимание такого больного привлечь к его левой руке, он скажет, что это «рука врача», «рука брата», а иногда больной может даже сказать, что кто-то «оставил здесь руку». Такие конфабуляции очень похожи на то, что испытывают больные синдромом Антона. В обоих случаях имеет место попытка любой ценой объяснить то, что самому больному кажется совершенно необъяснимым.
Эйнштейн так описывает этот процесс на примере собственного мышления: «Физические сущности, служащие элементами мышления, являются определенными символами и более или менее ясными образами, которые можно произвольно вызывать в воображении и комбинировать. Некоторые из этих образов (в моем случае) являются зрительными, некоторые – мышечными. Обычные слова или прочие символы с трудом подбираются уже на второй стадии».Напротив, Дарвин так описал абстрактные, почти как у счетной машины, процессы своего мышления, вспоминая в своей автобиографии: «Мой ум стал подобием машины для перемалывания общих законов и больших собраний фактов». (Дарвин, правда, умолчал о своей фантастической способности улавливать формы и детали строения, об изумительной наблюдательности и способности к описаниям, с помощью которых он подбирал «факты».)
Доминик Ффитче, занимавшийся исследованиями нейробиологических основ осознанного зрения, а также воображаемыми образами и галлюцинациями, полагает, что осознание факта зрения есть пороговый феномен. Используя функциональную МРТ для изучения больных со зрительными галлюцинациями, он показал, что в определенной части зрительной системы – например, в лицевой веретенообразной области – может постоянно поддерживаться необычная активность, но она должна достичь определенного уровня интенсивности, прежде чем проникнуть в сознание, и только тогда человек начинает действительно «видеть» лица.
Повышенная (а в ряде случаев и патологическая) чувствительность зрительной коры, возникающая при прекращении поступления знакомых сигналов, может вызвать предрасположенность к восприятию навязанных зрительных образов. У значительной части слепых (по разным оценкам, от 10 до 20 процентов) начинают появляться видения или настоящие галлюцинации, очень интенсивные, а иногда и весьма причудливые. Эти галлюцинации были впервые описаны швейцарским натуралистом Шарлем Бонне в 1760 году, и теперь такие галлюцинации, возникающие после утраты зрения, мы называем синдромом Шарля Бонне.Халл дал нам описание того, что происходило с ним, когда он окончательно потерял зрение: «Приблизительно через год после того, как меня официально признали слепым, в моем сознании стали возникать образы человеческих лиц настолько выразительные, что их можно счесть галлюцинациями. Я мог сидеть в комнате с каким-то человеком, повернувшись к нему лицом и слушая, что он говорит. Внезапно перед моим внутренним взором появлялось настолько яркое изображение лица, словно я его вижу в телевизоре. Ага, думал я, это тот самый, в очках, с небольшой бородкой, волнистыми волосами, в своем неизменном синем, в тонкую полоску, костюме и с синим галстуком. Но изображение вдруг пропадало, и на его месте появлялось другое. Теперь мой собеседник превращался в толстого потного субъекта в красном галстуке и жилетке. Во рту у него не хватало пары зубов».
Бен, которому в двухлетнем возрасте удалили оба глаза из-за ретинобластомы, трагически умер в шестнадцатилетнем возрасте из-за рецидива опухоли. Видеозаписи, на которых показано, как Бен ориентируется в мире с помощью эхолокации, можно посмотреть на сайте www.benunderwood.com.
См., например, Островский и др.
Мы могли бы с полным основанием предположить, что у слепых от рождения людей невозможно зрительное воображение, так как они не имеют никакого зрительного опыта. Тем не менее они иногда заявляют, что видели в сновидениях элементы каких-то зрительных образов. Эльдер Бертоло и его коллеги из Лиссабонского университета в интересной статье, напечатанной в 2003 году, описали проведенное ими сравнение слепорожденных людей со зрячими и обнаружили у тех и других одинаковую мозговую активность во время сна (на основании ослабления альфа-волн на ЭЭГ). Слепые испытуемые могли после пробуждения нарисовать визуальные компоненты своих сновидений, хотя уровень припоминания сновидений был у них ниже, чем у зрячих. На этом основании Бертоло и его соавторы заключают, что у слепых от рождения людей в сновидениях встречаются зрительные образы или их элементы.
Станет ли восстановление зрения у человека, который никогда прежде не видел, обогащением или катастрофой? Для моего пациента Вирджила, которому хирургическая операция вернула зрение после пожизненной слепоты, это возвращение в мир зрячих было поначалу абсолютно непостижимым и болезненным, как я писал в «Антропологе на Марсе». Таким образом, несмотря на то что методики сенсорного замещения являются весьма многообещающими, так как смогут дать слепым большую степень свободы, мы должны также считаться с возможностью того, что это может очень неблагоприятно отразиться на той картине мира, которую они для себя с таким трудом построили.
В недавнем письме своему коллеге Саймону Хейхоу Джон Халл подробно писал об этом: «Когда, например, мне в голову приходит мысль об автомобиле, то хотя в первую очередь у меня возникают осязательные образы теплого капота или формы ручки двери, у меня возникают также реликтовые следы зрительного образа целого автомобиля, каким я его помню по книжным иллюстрациям или по воспоминаниям о проезжающих мимо машинах. Иногда, когда мне приходится касаться современного автомобиля, я удивляюсь тому, насколько мои реликтовые воспоминания не соответствуют ощущениям, насколько современные машины отличаются от тех, которые были всего двадцать пять лет назад.Есть и еще одно. Тот факт, что каждый фрагмент знания спаян с чувством или чувствами, с помощью которых он был воспринят, означает для меня, что я не всегда уверен, является ли этот образ визуальным или нет. Беда заключается в том, что тактильный образ формы и чувство прикосновения к предмету часто, как мне кажется, приобретают визуальное содержание, хотя я, например, не могу сказать, является ли трехмерная форма, которую я запомнил, визуальным или тактильным образом. Получается, что даже по прошествии стольких лет мой мозг до сих пор не может разобраться, из какого источника он в каждом случае черпал свои знания».
