культуры происходит совершенно аналогично рождению Сверх-Я отдельного человека: оно основано на впечатлении, оставленном ее великими лидерами, людьми неодолимой силы духа или такими людьми, у которых одно из человеческих устремлений приобрело самое яркое и чистое, а потому зачастую и одностороннее развитие. Во многих случаях сходство простирается и дальше: довольно часто, хотя и не всегда, эти люди при жизни подвергаются насмешкам, третируются или даже уничтожаются самым жестоким образом, подобно праотцу, возведенному в ранг божества лишь спустя долгое время после его насильственного умерщвления. Самым впечатляющим примером подобного совпадения судеб является как раз личность Иисуса Христа, если он сам не является мифом, призванным оживить смутное воспоминание о том древнейшем убийстве. Очередное сходство заключается в том, что Сверх-Я культуры совершенно так же, как аналогичная инстанция индивида, выдвигает строгие идеальные требования, несоблюдение которых наказывается «угрызениями совести». Что же, тут перед нами особенно примечательный случай: связанные с данной ситуацией психические процессы нам лучше знакомы, более доступны осознанию применительно к массам людей, чем это удается на примере отдельного индивида. В этом последнем случае при возникновении у человека психической напряженности агрессивные действия Сверх-Я особенно остро воспринимаются в форме упреков совести, тогда как сами требования идеала остаются зачастую на заднем плане неосознанными. Если же эти требования достигают уровня осознанного знания, выясняется, что они совпадают с предписаниями Сверх-Я соответствующей культуры. Можно утверждать, что в этом месте оба процесса – культурное развитие множества людей и собственное развитие индивида – сплетаются друг с другом. По этой причине некоторые проявления и свойства Сверх-Я легче постигнуть на примере поведения культурной общности, чем отдельного человека.
Сверх-Я культуры формирует собственные идеалы и вырабатывает своеобразные требования. Среди последних находятся и те, которые затрагивают взаимоотношения людей друг с другом, объединяясь в форме этики. Во все времена этой этике придавали особенно высокую ценность, как если бы именно от нее ожидали самых важных успехов. Да и в самом деле она обращена к той области, которую нетрудно признать наиболее уязвимым местом любой культуры. А стало быть, ее следует воспринимать как попытку терапии, как комплекс усилий с помощью повелений Сверх-Я добиться того, чего не удалось добиться до сих пор с помощью всей прочей деятельности культуры. Мы уже знаем, что в данном случае вопрос заключается в том, как можно устранить самое большое препятствие на пути развития культуры – конституционную склонность людей проявлять агрессию по отношению друг к другу, и именно по этой причине нам, скорее всего, особенно интересна самая новая заповедь Сверх-Я культуры – принцип «возлюби ближнего своего, как самого себя». Исследование неврозов и их терапия приводят нас к выдвижению двух претензий по адресу Сверх-Я индивида: при явной суровости своих заповедей и запретов оно чересчур мало заботится о счастье Я, поскольку недостаточно учитывает противление их соблюдению, силу влечений Оно и трудности, вытекающие из окружающего мира. Поэтому ради терапевтических целей мы очень часто вынуждены враждовать со Сверх-Я и стараемся ослабить его требования. Совершенно такие же возражения мы можем выдвинуть и против этических требований Сверх-Я культуры. Это Сверх-Я тоже недостаточно озадачено фактическим строением психики человека, провозглашает заповедь и не задается вопросом, есть ли у человека возможность ей следовать. Напротив, оно предполагает, что для Я конкретного человека все на него возлагаемое психологически возможно и что ему принадлежит неограниченная власть над своим Оно. Такое мнение – заблуждение: даже у так называемых нормальных людей овладение Оно не может перейти определенные границы. Требуя же от человека большего, у него вызывают протест или невроз либо же делают его несчастным. Заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя» – самая прочная защита от человеческой агрессивности и характерный непсихологический способ действия Сверх-Я культуры. Заповедь неосуществима. Столь грандиозное растранжиривание любви может только понизить ее ценность, а не устранить беду. Культура же пренебрегает всем этим и лишь увещевает: чем труднее соблюдать предписание, тем важнее это делать. Вот только в современной культуре человек, соблюдающий подобное предписание, оказывается в невыгодном положении по сравнению с тем, кто им пренебрегает. Каким должны быть культурные препоны агрессии, если защита от последней может доставить столько же несчастья, как и сама агрессия! Здесь так называемая естественная этика не может ничего предложить, кроме нарциссического удовлетворения, позволяющего считать себя лучше других людей. В этом случае этика, опирающаяся на религию, включает в действие свои посулы лучшей потусторонней жизни. На мой же взгляд, пока добродетели не воздадут должного уже на земле, чисто этические проповеди будут бесполезны. Мне представляется также несомненным, что реальное изменение отношения людей к собственности поможет решить проблему не больше, чем любой этический императив; однако понимание этого социалистами осложнено повторным недопониманием человеческой природы и обесценено для практической реализации.
Подход, который позволит выяснить роль Сверх-Я в явлениях культурного развития, сулит, как мне кажется, и еще кое-какие открытия и разъяснения. Я же спешу завершить работу. Однако мне трудно уклониться еще от одного вопроса. Если продвижение культуры так похоже на развитие отдельного человека и пользуется теми же самыми средствами, не дает ли это нам права на постановку диагноза: не становятся ли некоторые культуры или культурные эпохи, а быть может, и человечество в целом под влиянием устремлений культуры «невротичными»? К психоаналитической классификации этих неврозов можно было бы добавить терапевтические рекомендации, способные претендовать на немалый практический интерес. Я не сказал бы, что такая попытка перенести психоанализ на культурное сообщество была бы бессмысленной или обреченной на бесполезность. Однако действовать следовало бы очень осторожно и не забывать, что речь идет всего-то об аналогии и что не только в отношении людей, но и в случае действий с понятиями их опасно вырывать из сферы, в которой они родились и развивались. К тому же диагностика невротических сообществ наталкивается на одну специфическую трудность. В случае невроза у индивидов ближайшим мерилом служит контраст, посредством которого больной выделяется на фоне своего принимаемого за «нормальное» окружения. Такой задний план отсутствует у пораженной одной болезнью массы – его приходится искать в другом месте. Что же касается терапевтического использования подобного представления, чем бы помог самый точный психоанализ невроза, если никто не обладает властью, достаточной для проведения массовой терапии? Несмотря на все эти осложнения, позволительно надеяться, что в один прекрасный день кто-то предпримет рискованное исследование подобной патологии культурных сообществ.
По самым различным причинам я не хочу давать оценку человеческой культуре; я старался воздержаться от восторженного предубеждения, будто наша культура – самое драгоценное из всего, чем мы владеем или что способны обрести, а ее продвижение неизбежно приведет нас
