молодым поэтом оказался Райнер Мария Рильке, и, сказать по правде, он был не так уж молод – приближался к сорокалетнему рубежу. Кроме того, их встреча, вероятнее всего, произошла в начале осени на какой-то конференции, во время перерыва и совсем не в чистом поле. Но все знают, как бывает с такими байками: они редко выносят серьезные фактологические проверки, поэтому нужно либо немного приукрасить, либо вся история потеряет свое аллегорическое очарование.
Рильке находил невыносимой мысль, что красота этого мира когда-нибудь исчезнет, что рано или поздно всему на свете суждено погибнуть. Фрейд же попытался утешить его и произнес длинную поучительную тираду в защиту бренности. Надо сказать, мне она всегда казалась низкопробной проповедью вроде тех софистических речей, с которыми обращались к Иову его мнимые друзья, посыпа́вшие голову пеплом. Он пишет: «Ценность преходящего обусловлена его редкостью во временно́м отношении. Ограничение возможности наслаждения чем-либо увеличивает его драгоценность». И далее: «Если взять цветок, цветущий всего одну-единственную ночь, то его цвет от этого не становится для нас менее великолепным» [89]. Замечательное открытие, дедушка Фрейд, но ты еще должен доказать нам следующее: если бы цветок цвел вечно, то он в конце концов показался бы нам настолько пошлым, что мы бы предпочли умереть. Его проповедь никак не всколыхнула чувства Рильке, и тот так и сидел, погруженный в свое меланхоличное отвращение к жизни – и, должен признать, не без причины.
Я вспоминаю этот пример из фрейдовского эссе всякий раз, когда обнаруживаю между страницами книги засохший цветок. Без сомнения, в этих ботанических закладках есть что-то, заставляющее задуматься о смерти. Это заметил еще Питигрилли в своей книге об этикете, пусть и с присущим ему чрезмерным жеманством и манерностью: «Я считаю, что самый проникновенный цветочный дар, который может получить автор, – совсем не лавровый венок, возложенный на его могилу, а те фиалки и цикламены, что дарят свой аромат одиннадцатисложнику, окрашивают меткое высказывание прозрачным акварельным мазком или оттеняют отпечатком лепестка последние минуты жизни героини». Именно эта кладбищенская аура, эта параллель между венком на могиле и фиалками в книге заставляет нас выбирать другие предметы в качестве закладок, отмечающих, как далеко мы продвинулись в чтении.
«Лучше не класть в книги цветы или листья, поскольку по мере увядания они передают книгам ощущение уходящего времени, в то время как сама по себе литература невосприимчива к его течению, – пишет филолог и антрополог Маурицио Беттини. – Единственная вещь, присутствие которой книги способны выдержать, – закладка, она не несет с собой никаких неприятностей и никак не связана со временем».
Ей может стать заламинированная полоска бумаги, которая скользит по поверхности страниц своим жестким крылом и навсегда покидает их, по-прежнему неизменно юных, или использованный автобусный билет, кусок газеты или даже фольгированная бумага из сигаретной пачки, главное – не засовывать отворот суперобложки внутрь книги на манер подоткнутого одеяла.
Самый трогательный вид закладок придумал мой отец: он клал в книги всякие мелочи, а потом забывал о них: например, поздравительные открытки, особенно он любил наши детские рисунки, зная, что, обнаружив их там десять или двадцать лет спустя, точно обрадуется находке. Эдакие прустовские бомбочки замедленного действия – внезапные встречи с обретенным временем.
Смерть не только застанет нас с недочитанной книгой в руках, она еще и отнимет у нас библиотеку: наш крепкий переплет из дубленой кожи, благодаря которому мы прошли через множество испытаний в жизни. У людей все устроено так же, как и у животных. Есть мелкие зверьки вроде землероек: они заранее готовят себе укрытие, работая когтистыми лапами; есть птицы: они вьют себе изящные гнездышки, прямо как в интерьерных журналах (жаль только, что делаются они в основном из слюны); есть насекомые-строители, например, муравьи и термиты: они возводят себе огромные многоэтажки с дешевыми квартирами; есть дикие звери: им не нужно жилье, ведь они могут сладко спать и под открытым небом, а в случае чего спасутся от хищников – как правило, припустив со всех ног; и, в конце концов, есть добродушная черепаха, пусть она и не отличается особенной прытью и неспешно тащит на себе панцирный дом. Для книголюбов этот панцирь – их личная библиотека. Ее можно перенести или перевезти, хотя это выглядит весьма неловко и вызывает затруднения, и временами из нее выдергивают то одну, то другую книгу – во время разводов, переездов, принудительных выселений и внезапных перестановок. Но в идеале она всегда должна оставаться на своем месте – окружать, защищать от мира свою владелицу-черепаху, то есть нас с вами. Дом – это место, где живут наши книги.
В этом отношении жизнь дает нам возможность подготовиться к смерти в относительно безобидных обстоятельствах: когда нам нужно выбрать, какие книги положить в чемодан во время сборов в отпуск. В эти минуты нам нужно бежать с корабля и прыгнуть в шлюпку, а с собой можно взять только самое необходимое. Но что значит «самое необходимое»? Многие истязают себя целыми днями, не в силах сделать выбор, а потом после долгих мучений и вовсе отказываются что-то решать. Так случилось с повествователем из рассказа Моэма «Сумка с книгами»:
– Неужто вы и вправду возите с собой всю эту библиотеку? Надо же так обмануться!
Он наклонился и стал быстро переворачивать книги, проглядывая названия. Книги были самые разные. Томики стихов, романы, философские монографии, критические исследования (говорят, книги о книгах бесполезны, но читать их, ей-богу, весьма приятно), жизнеописания, исторические сочинения; книги для чтения во время болезни и книги для чтения, когда живой и бодрый ум жаждет вступить в единоборство с какой-нибудь проблемой; книги, которые всю жизнь хотелось прочесть, да дома за суетой все было недосуг; книги для чтения в плавании, когда без определенной цели бороздишь на «диком» пароходике проливы, и книги для непогоды, когда каюта скрипит сверху донизу и приходится привязывать себя к койке, чтобы не вывалиться; книги, отобранные исключительно из-за толщины, – их берут с собой, когда надо путешествовать налегке, и книги, которые можно читать, когда нет сил читать все другое [90].
Электронные книги избавят нас от необходимости таскать с собой по всему свету тяжкий груз в виде неподъемных сумок, но их способность заключать в себе содержимое целой библиотеки в карманном формате лишает нас своеобразного крестного пути ради покаяния, что ранее заставлял нас по крайней мере задуматься о собственной бессмысленной жадности. Олдос Хаксли в свое время так иронически высказывался о подобных туристах: «В двухнедельный тур по Франции они берут с
