337 Сохранение всего родового опыта человечества – столь богатого эмоциональными образами – в отношении отца, матери, ребенка, мужа и жены, магической личности, угроз телу и душе возвысило эту группу архетипов до статуса главнейших регулятивных принципов религиозной и даже политической жизни и привело к бессознательному признанию их огромной психической силы и власти.
338 Я обнаружил, что рациональное осмысление этих архетипов ничуть не снижает их ценности, даже наоборот, помогает не только почувствовать, но и увидеть их огромное значение. Эта мощная проекция позволяет католику пережить в осязаемой действительности значительную часть своего коллективного бессознательного. Ему не нужно стремиться к авторитету, превосходству, откровению, слиянию с вечным и непреходящим – все это уже доступно ему: в святынях любого алтаря для него живет Бог. А вот протестанту и иудею приходится его искать: первому – потому, что он, так сказать, разрушил земное тело Божества, а другому – потому, что он никогда не может найти его. Для обоих архетипы, ставшие в католическом мире зримой и живой реальностью, лежат в бессознательном. К сожалению, я не могу здесь более глубоко рассмотреть поразительные различия в отношении к бессознательному в нашей культуре. Хотел бы только отметить, что этот вопрос представляет собой одну из величайших проблем, стоящих перед человечеством.
339 Это сразу же становится понятным, если уяснить себе что бессознательное, как совокупность архетипов является хранилищем всего, что было пережито человечеством, начиная с его самых отдаленных истоков. Но это не мертвый осадок, не поле развалин, а живая система реакций и диспозиций, которая незаметным, а потому и более действенным образом определяет индивидуальную жизнь. Однако бессознательное – не просто какой-то гигантский исторический предрассудок, но источник инстинктов, поскольку архетипы представляют собой не что иное, как формы их проявления. А жизненный источник инстинкта питает, в свою очередь, все творческое, следовательно, бессознательное не просто обусловлено исторически – оно является источником творческого импульса – как и Природа, которая, хотя и крайне консервативна, но своими актами творения преодолевает собственную же историческую обусловленность. Поэтому неудивительно, что перед людьми всех времен и народов всегда остро стоял вопрос: как лучше всего приспособиться к этим невидимым детерминантам. Если бы сознание так никогда и не отделилось от бессознательного – событие, символизированное и вечно повторяющееся в образах падших ангелов и не-повинующихся прародителей, – то эта проблема просто не возникла бы, так же как не встало бы и вопроса о приспособлении к внешним условиям.
340 Благодаря наличию индивидуального сознания мы видим трудности не только внешней, но и внутренней жизни. Первобытному же человеку влияние бессознательного представляется враждебной ему силой, с которой он должен каким-то образом обходиться, такой же как противостоящий ему осязаемый внешний мир. Этой цели служат его бесчисленные магические действия и обряды. На более высокой ступени развития цивилизации этой же цели служат религия и философия, и если та или иная система приспособления начинает опровергаться и ставиться под сомнение, то в обществе возникает беспокойство и предпринимаются попытки найти новые, более адекватные формы отношений с бессознательным.
341 Однако мы с нашими современными представлениями далеки от всего этого. Когда я рассуждаю об этой отдаленной провинции души – бессознательном – и сравниваю ее реальность с реальностью зримого мира, то часто наталкиваюсь на скептическую улыбку. В ответ я должен спросить: разве в наш образованный век не существует людей, которые по-прежнему верят в мана, духов и т. п.? Другими словами, сколькие ученые являются христианами и спиритуалистами?
Я мог бы продолжить перечень подобных вопросов. Они могут наглядно проиллюстрировать тот факт, что проблема невидимых психических детерминант по-прежнему столь же жизненна, как и прежде.
342 Коллективное бессознательное содержит в себе все духовное наследие человечества, возрождаемое в структуре мозга каждого индивида. Сознание же, наоборот, является эфемерным явлением, осуществляющим сиюминутное приспособление и ориентацию, отчего его работу, скорее всего, можно сравнить с ориентировкой в пространстве. Бессознательное же содержит источник сил, приводящих психическое в движение, а архетипы – это формы или категории, регулирующие этот процесс. Все самые мощные идеи и представления человечества сводимы к архетипам. Особенно это касается религиозных представлений. Но центральные научные, философские и моральные понятия тоже не являются исключениями. В своем нынешнем виде они представляют собой варианты архетипических представлений, созданные посредством их сознательного применения и приспособления к действительности. Ибо функция сознания заключается не только в переводе внешнего мира через врата наших чувств во внутренний мир и ассимиляции внешнего во внутреннем, но и в творческом переводе мира внутреннего во внешний мир, в зримую реальность вокруг нас.
Впервые опубликовано как «Die Erdbedingtheit der Psyche» в сборнике «Mensch und Erde» (Душа и Земля) под ред. Кайзерлинга Г. (Darmstadt, 1927). Другая часть работы под названием «Душа и Земля», имеющая еще и другое заглавие, «Разум и Земля», входит в 10 т. Собрания сочинений. Настоящая работа, представляющая собой первую часть публикации 1927 г., под названием «Die Struktur der Seele» была напечатана в: Europatische Revue IV (Вєгііп, 1928) 1 и 2, в несколько другой форме в: Mensch und Erde [Ges. Werke VIII (1967)].
1 [Русскоязычный читатель должен иметь в виду, что в английской версии базовый термин «душа» (Seele) переведен как «психическое» (Psyche), что принципиально меняет внутреннее содержание всего текста. Естественно предположить, что если бы Юнг хотел написать о психическом (Psyche) или разуме (Geist), то он бы так и сделал. Но он писал о душе и предпочитал слово Seele. Таким образом, англосаксонская ментальность трансформировала душу в психическое. Двусмысленность в терминологии отражает известную неопределенность, связанную с самой природой души. Перевод термина «psyche» на русский язык в контексте аналитико-психологических представлений вызывает ряд разночтений. В переводных работах Юнга можно встретить варианты «псюхе», «психея», «психика», «душа» и др. Хотя этимологически этот термин соответствует латинской транскрипции греческого слова «Психея» – душа, но в данном контексте представляется более точным обозначить его на русском языке как «психическое». Согласно Юнгу, Psyche вмещает в себя все психические процессы, включая и коллективное бессознательное, в то время как «душа» (Seele, Soul) есть «обособленный функциональный комплекс, который лучше всего было бы охарактеризовать как “личность”» (Юнг К.Г. Психологические типы. СПб. 1995, пар. 696). – Прим. рус. ред.]
2 Adolf Erman. Life in Ancient Egypt. London, 1894, р. 265–267.
3 Albrecht Dieterich. Bine Mithrasliturgic. London, 1903; 2nd ed., 1910, p. 6–7. Как автор узнал впоследствии, издание 1910 года было в действительности вторым, тогда как первое вышло в 1903 году. Однако этот пациент был помещен в лечебницу за несколько лет до 1903 года. См. «Символы трансформации», пар. 149 и далее, пар. 223.
1. Бессознательное в исторической перспективе
343 Психология, пожалуй, более ясно, чем любая другая наука, демонстрирует духовный переход от классической эпохи к современности. История психологии1 вплоть до XVII века состоит, по сути, из доктрин, так или иначе связанных с душой, однако, будучи объектом исследования, сама душа никогда не получала возможности заявить о себе. Опыт непосредственного переживания представлялся настолько исчерпывающим для каждого мыслителя, что последний был вполне убежден в ненужности какого-либо еще объективного опыта. Такая позиция совершенно чужда современной точке зрения, так как сегодня мы придерживаемся того мнения, что для утверждения любого положения, претендующего на ранг научности, помимо какой бы то ни было субъективной определенности, необходим еще и объективный опыт. Несмотря на это, даже сегодня по-прежнему сложно последовательно проводить чисто эмпирический или феноменологический подход в психологии, потому что изначальное наивное представление о том, что душа, будучи непосредственно данной нам в опыте, есть нечто наиболее познанное из всего познаваемого, остается одним из наших наиболее глубоко укорененных убеждений. Такого мнения придерживается не только каждый непрофессионал, но и каждый психолог – причем не только применительно к субъекту, но и, что гораздо существеннее, применительно к объекту. Он знает, или, скорее, уверен, что знает, что происходит в другом человеке и что для него предпочтительнее. Это идет не столько от высокомерного пренебрежения различиями, сколько от принимаемого по умолчанию допущения, что все люди схожи. В результате мы бессознательно склонны верить в универсальную истинность субъективного мнения. Я упомянул этот факт лишь затем, чтобы показать, что, несмотря на все большее распространение эмпиризма за последние три столетия, изначальная установка отнюдь не исчезла. То, что она по сей день существует, лишний раз показывает, насколько сложен переход от старой, философской точки зрения к современной, эмпирической.
