всего-навсего наше несовершенное знание как сумма прошлого опыта. Более того, апостериорная вероятность, вычисленная по итогам первого раунда изучения данных, может послужить априорной вероятностью в следующем раунде — такой цикл называется байесовским обновлением. Так мыслит любой, кто не вчера родился. Несовершенный субъект познания в непредсказуемом мире не может приспосабливать обоснованное убеждение к последнему подвернувшемуся факту. Как любил повторять Фрэнсис Крик, «любая теория, объясняющая абсолютно все известные факты, неверна — потому что не все из этих фактов верны» [224].
Вот почему разумно скептически относиться к заявлениям о чудесах, астрологии, гомеопатии, телепатии и других паранормальных явлениях, даже если их удалось продемонстрировать в лаборатории, а свидетели клянутся, что видели все собственными глазами. Почему это не догматизм и не ослиное упрямство? Ответ сформулировал кумир рационалистов Дэвид Юм. Юм был современником Байеса, и, хотя ни один из них не читал трудов другого, не исключено, что они могли знать об идеях друг друга через какого-нибудь общего коллегу. Юм отрицает вероятность чуда безупречно байесовским аргументом [225]:
То, что совершается согласно общему течению природы, не считается чудом. Не чудо, если человек, казалось бы пребывающий в полном здравии, внезапно умрет, ибо, хотя такая смерть и более необычна, чем всякая другая, тем не менее мы нередко наблюдали ее. Но, если умерший человек оживет, это будет чудом, ибо такое явление не наблюдалось никогда, ни в одну эпоху и ни в одной стране {23}, [226].
Другими словами, чудесам, подобным воскрешению из мертвых, следует приписывать низкую априорную вероятность. Следующий довод бьет прямо в цель:
Никакое свидетельство не достаточно для установления чуда, кроме такого, ложность которого была бы бóльшим чудом, нежели тот факт, который оно стремится установить [227].
В терминах байесовского мышления нас интересует апостериорная вероятность существования чудес при условии, что у нас есть некое свидетельство в их пользу. Давайте сравним ее с апостериорной вероятностью того, что чудес не бывает при условии, что у нас есть то самое свидетельство. (Рассуждая по-байесовски, часто удобнее оценивать шансы, а именно отношение уверенности в гипотезе к уверенности в обратном — этот прием избавляет нас от утомительного подсчета распространенности данных в знаменателе, которая затем все равно сокращается, потому что в обоих случаях одинакова.) «Тот факт, который оно стремится установить» — это чудо с его низкой априорной вероятностью, которая, соответственно, тянет вниз и вероятность апостериорную. «Такое свидетельство» — это правдоподобие данных при условии, что чудеса бывают, а его «ложность» — это правдоподобие данных при условии, что чудес не бывает, — иными словами, вероятность того, что свидетель лжет, неправильно понял, неверно запомнил, приукрасил или пересказал байку, которую слышал от кого-то еще. Учитывая все, что мы знаем о людях, в таком поведении нет ничего сверхъестественного! Иными словами, правдоподобие такого поведения выше априорной вероятности чуда, и это высокое правдоподобие увеличивает апостериорную вероятность гипотезы, что чудес не бывает, так что общий расклад получается не в пользу чуда. Можно сказать и по-другому: что вероятнее — что законы природы (как мы их понимаем) неверны или что кто-то что-то перепутал?
Астроном и популяризатор науки Карл Саган (1934–1996) сформулировал этот же байесовский аргумент, отвергающий существование паранормальных явлений, емкой фразой, которая послужила эпиграфом к этой главе: «Неординарные утверждения требуют неординарных доказательств». У неординарных утверждений низкая априорная вероятность. Чтобы апостериорное доверие к такому заявлению превысило апостериорное доверие к обратному, правдоподобие данных при условии, что гипотеза верна, должно быть гораздо выше правдоподобия данных при условии, что гипотеза ошибочна. Иными словами, доказательство тоже должно быть неординарным.
Недостаток байесовского мышления среди самих ученых породил кризис воспроизводимости, о котором мы упоминали в главе 4. Дело запахло керосином в 2011 г., когда именитый социальный психолог Дэрил Бем опубликовал в престижном Journal of Personality and Social Psychology («Журнал психологии личности и социальной психологии») результаты девяти экспериментов, которые, как он утверждал, показывают, что испытуемые успешно (с частотой выше, чем следует из теории вероятности) предсказывали случайные события до их наступления — определяли, например, за какой из двух ширм на экране компьютера скрывается эротическая картинка, прежде, чем компьютер решал, куда ее поместить [228]. Результат — что неудивительно — воспроизвести не удалось, но иначе и быть не могло, учитывая ничтожную априорную вероятность того, что социальному психологу удастся опровергнуть законы физики, показывая студентам порно. Когда я заговорил об этом с коллегой, тоже социальным психологом, тот парировал: «Может, это Пинкер не понимает законов физики!» Но настоящие физики, такие как Шон Кэрролл, который писал об этом в своей книге «Вселенная: происхождение жизни, смысл нашего существования и огромный космос» (The Big Picture: On the Origins of Life, Meaning, and the Universe Itself, 2016), объяснили, почему предвидением и другими разновидностями так называемого экстрасенсорного восприятия управляют именно законы физики, и не что иное [229].
Эта дурацкая история поставила неудобный вопрос: по какому принципу мы причисляем ученых к именитым и что мы считаем передовым, жестким и престижным, если именитому психологу, использовавшему передовые методы исследования, удалось пройти жесткий процесс рецензирования и опубликовать в престижном журнале полнейшую нелепицу? Ситуация, как мы уже видели, отчасти объясняется проблемами, подстерегающими всякого, кто пытается оценивать вероятности постфактум: ученые недооценивали, сколько бед может натворить выуживание данных и прочие сомнительные исследовательские практики. Но вторая часть объяснения — это пренебрежение правилами байесовского мышления.
Кстати говоря, основная масса исследований в области психологии прекрасно воспроизводится. Каждый год я, как и большинство университетских преподавателей психологии, в рамках вводного курса и на практических занятиях демонстрирую студентам классические эксперименты, раскрывающие особенности памяти, восприятия и мышления, и год от года получаю одни и те же результаты. Вы вряд ли слышали об этих воспроизводимых исследованиях, потому что в них нет ничего удивительного. Что удивительного в том, что люди лучше запоминают строчки не из середины, а из конца списка, или в том, что мысленно развернуть букву, стоящую вверх ногами, занимает больше времени, чем ту, что записана задом наперед? Нашумевшие сбои воспроизводимости возникают в исследованиях, привлекающих к себе внимание неожиданными результатами. Если дать вам подержать кружку с теплым напитком, вы станете дружелюбнее. («Теплый» — улавливаете намек?) Демонстрация логотипов фастфуда делает человека нетерпеливым. Если просматривать комиксы, зажав в зубах карандаш, комиксы покажутся смешнее, потому что ваши губы уже сложились в улыбку. Люди, которых просили соврать письменно, думали о мыле для рук; людям, которых просили соврать устно, думали об ополаскивателе для рта [230]. Любой
