Глава городской администрации и мэр устроили пышный праздник по случаю открытия школы, а также торжественный ужин в честь ее основателя.
Когда подали десерт, мэр вручил ему ключи от города, а глава администрации обнял его и сказал:
— Мы, с чувством уважения и благодарности, просим вас удостоить нас чести поставить свою подпись на первой странице Книги почетных гостей новой школы.
— Это была бы честь и для меня, — сказал человек. — Думаю, ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем расписаться там, но я не умею ни читать, ни писать. Я неграмотный.
— Вы? — удивился глава городской администрации, который никак не мог в это поверить. — Вы не умеете читать и писать? Вы создали промышленную империю, не умея читать и писать? Я просто поражен. Я спрашиваю себя, каких высот вы бы достигли, умей вы читать и писать!
— Я могу ответить на ваш вопрос, — сказал человек очень спокойно. — Если бы я умел читать и писать… я был бы привратником в публичном доме!
В тот день я пришел с заранее заготовленной темой: я хотел продолжить разговор об усилии.
Во время сеанса мне все казалось очень разумным. Но, когда нужно было применить новые знания на практике, мне не удавалось быть последовательным в том, что в теории звучало так заманчиво.
— У меня создается впечатление, что я совсем не могу жить, не прилагая хоть изредка усилий. Скажу больше, на самом деле мне кажется, что никто не может без этого жить.
— В чем-то ты прав, — сказал Толстяк — Большую часть последних двадцати лет моей жизни я старался быть верным своей философии, но не всегда у меня это получалось. Думаю, со всеми происходит то же самое. Идея «нет усилиям» — это испытание, постоянная работа, самодисциплина. Следовательно, необходима определенная тренировка.
Сначала мне тоже все это казалось невозможным, — продолжал он. — Что подумают обо мне другие, если я не пойду на это собрание? Если я не буду внимательно слушать, хотя мне плевать, что они там хотят сказать? Если я не поблагодарю этого человека, который, по моему мнению, заслуживает презрения? Если я откажу в просьбе, которую просто не хочу выполнять? Если позволю себе роскошь работать четыре раза в неделю и не стану гнаться за большими заработками? Если я выйду в свет небритым? Если я откажусь бросить курить по принуждению и дождусь, когда это произойдет само собой? Если…?
Где-то я писал, что идея необходимого усилия — это социальный продукт, плод определенной идеологии, идеологической системы, на самом деле очень строго определяющей облик социального существа. Понятно, что, если человек ленив, злобен, эгоистичен и небрежен, он должен делать над собой усилие, чтобы стать лучше. Но разве человек действительно таков?
Я слушал зачарованно, и не столько из-за слов Хорхе, сколько из-за моего собственного представления о том, какой должна быть жизнь: без напряжения, в мире с самим собой, спокойной, без спешки и без этого вечного вопроса: «Что я здесь делаю?»
Но с чего же начать?
— Сначала, — продолжал Хорхе, словно подслушав мои мысли, — и прежде всего, нужно выбраться из западни, в которую мы угодили в раннем детстве. Эта западня — мысль, так укоренившаяся в нашем сознании, что внешне и внутренне стала частью нашей культуры; «Ценится только то, что достигается с помощью усилий».
Как сказали бы американцы, это bull-shit[8] (бычий навоз). Каждый может понять на основе своего опыта, что это не так, и тем не менее мы строим свою жизнь, исходя из этой якобы неоспоримой истины.
Несколько лет назад я описал один клинический синдром, который, хотя и не зарегистрирован ни в медицинских, ни в психологических научных трудах, наблюдается или когда-нибудь наблюдался у каждого из нас. Я решил назвать его «синдром ботинок на два размера меньше», сейчас поймешь почему.
* * *
Один человек входит в обувной магазин, и к нему подходит любезный продавец:
— К вашим услугам, господин!..
— Мне бы хотелось пару черных ботинок, как на витрине.
— Разумеется, господин. Давайте посмотрим: ваш размер… сорок первый, не так ли?
— Нет. Дайте мне тридцать девятый, пожалуйста.
— Простите, господин. Я работаю в обувном магазине уже двадцать лет, и я прекрасно вижу, что вы носите сорок первый. Может быть, сороковой, но никак уж не тридцать девятый.
— Пожалуйста, тридцать девятый.
— Простите, позвольте мне измерить вашу ногу.
— Измеряйте что хотите, а я хочу пару ботинок тридцать девятого размера.
Продавец достает из ящика прилавка этот странный инструмент, которым продавцы обуви измеряют ногу, и с удовлетворением провозглашает:
— Видите? Как я и говорил, сорок первый!
— Скажите, кто платит за ботинки, вы или я?
— Вы.
— Хорошо. Тогда принесите мне тридцать девятый.
Продавец, смирившийся и в то же время удивленный,
идет за парой тридцать девятого размера. По дороге до него доходит, что ботинки, наверно, приобретаются этим господином не для себя, а в подарок.
— Вот, как вы просили, тридцать девятый размер, черные.
— Подайте, пожалуйста, рожок.
— Вы хотите их надеть?
— Да, разумеется.
— Вы их покупаете для себя?
— Да! Так вы принесете мне рожок?
Без рожка нельзя обойтись, если вы хотите, чтобы эта нога влезла в этот ботинок. В результате нескольких попыток, сопровождаемых нелепыми позами, клиенту удается впихнуть всю ногу в ботинок.
Ворча и постанывая от боли, он делает по ковру несколько шагов, которые даются ему все труднее.
— Хорошо. Я их беру.
У продавца болят ноги от одной только мысли о том, каково пальцам клиента, сплющенным внутри ботинок тридцать девятого размера.
— Упаковать вам в коробку?
— Нет, спасибо, я пойду прямо так.
Клиент выходит из магазина и с грехом пополам проходит пешком три квартала, отделяющие его от работы. Он кассир в банке.
В четыре часа дня, после шести часов на ногах, втиснутых в эти ботинки, у него гримаса боли на лице, а из покрасневших глаз обильно катятся слезы.
Его коллега из соседней кассы, наблюдавший за ним всю вторую половину дня, очень обеспокоен.
— Что с тобой? Тебе плохо?
— Нет. Это все ботинки.
— А что с ботинками?
— Они мне жмут.
— Что с ними произошло? Они намокли?
— Нет. Они на два размера меньше, чем моя нога.
— Чьи же они?
— Мои.
— Я тебя не понимаю. А ноги у тебя не болят?
— Ноги болят невыносимо.
— Так в чем же дело?
— Я тебе сейчас все объясню, — говорит человек, сглатывая слюну. — У меня в жизни мало радостей. Действительно приятных моментов в последнее время все меньше.
— и?
— Эти ботинки меня просто убивают. Я ужасно страдаю, это правда. Но через несколько часов, когда я приду домой и сниму их, представь себе, какое наслаждение я испытаю! Какое наслаждение, приятель! Какое наслаждение!
— Правда, это похоже на сумасшествие? И это оно и есть, Демиан, это оно и есть.
Таковы, по большей части, наши правила воспитания. Я думаю, моя позиция — это тоже крайность, однако стоит примерить ее на себя, как костюм, чтобы понять, как он на тебе сидит.
Я считаю, что ничего стоящего нельзя добиться с помощью усилий.
Я ушел от него, думая о его последней фразе, грубой и разящей наповал:
— Усилия нужно делать… только при запоре.
Столярная мастерская «Эль сьете»[9]
— Кроме тупоголовых есть еще люди, не принимающие ничью помощь, — пожаловался я.
Толстяк удобно устроился и рассказал мне:
За городом стоял маленький домишко, что-то вроде небольшого ранчо. В передней его части располагалась мини-мастерская с кое-какими станками и инструментами, а позади — две комнаты, кухня и совсем простенькая ванная.
Однако Хоакин не жаловался. За последние два года столярная мастерская «Эль сьете» стала популярной в городке, и он зарабатывал достаточно, чтобы не тратить свои скудные накопления.
В то утро он, как всегда, встал в половине седьмого, чтобы увидеть рассвет. Но он так и не смог дойти до озера, потому что в двухстах метрах от дома наткнулся на тело раненого и искалеченного юноши.
Хоакин упал на колени и приложил ухо к его груди… Там, в глубине, сердце из последних сил старалось поддержать то, что еще оставалось от жизни в этом грязном теле, провонявшем кровью и спиртным.
Хоакин сходил за тележкой и погрузил на нее юношу. Придя домой, он переложил тело на свою кровать, разрезал на нем лохмотья и осторожно обмыл его водой с мылом и спиртом.
Юноша был пьян и зверски избит. У него были порезы на руках и спине, а еще сломана правая нога.
В течение двух следующих дней вся жизнь Хоакина сосредоточилась на заботах о здоровье его незваного гостя: он лечил и перевязывал раны, закрепил сломанную ногу между двух досочек и поил юношу куриным бульоном маленькой ложечкой.
