Так и сделали. Все обитатели сельвы, включая человека, по очереди поднялись на эстраду и спели свою песню, а публика наградила их более или менее громкими аплодисментами. Затем каждый написал, за кого он голосует, на бумажке, свернул ее и опустил в огромную урну, которую охранял филин.
Когда настал момент подсчета голосов, филин поднялся на импровизированную сцену, по бокам от него встали две обезьяны-старейшины, и он открыл урну, чтобы начать процесс подсчета этого «прозрачного избирательного акта», этой «демонстрации всеобщего и тайного голосования» и этого «примера демократических устремлений» — так говорили политики в городе.
Один из старейшин достал первый бюллетень, и филин в обстановке всеобщего волнения провозгласил:
— Первый голос, братья, отдан за нашего друга — осла!
Наступила тишина, а затем послышались робкие аплодисменты.
— Второй голос: за осла!
Всеобщее недоумение.
— Третий: за осла!
Собравшиеся начали переглядываться, сначала удивленно, потом осуждающе и, наконец, с появлением все новых голосов за осла — пристыженно, с чувством вины за подобное голосование.
Все знали, что не было худшего пения, чем ужасающий рев этого представителя семейства лошадиных. Однако один голос за другим отдавал ему пальму первенства.
И, таким образом, получилось, что в результате подсчета «свободный выбор беспристрастного жюри» пал на осла с его ни на что не похожим пронзительным криком.
И ему присвоили титул «лучший голос сельвы и ее окрестностей».
Филин так объяснил потом случившееся: каждый конкурсант, считая себя несомненным победителем, отдал свой голос за наименее способного из всех, за того, кто не мог составить ему конкуренцию.
Голосование было почти единогласным. Только два голоса были отданы не за осла: голос самого осла, который думал, что ему нечего терять, и вполне искренне проголосовал за жаворонка, а также голос человека, который, разумеется, проголосовал за самого себя.
* * *
— Вот так, Демиан. Это плоды мелочности в нашем обществе. Когда мы считаем себя такими важными, что для других просто нет места, когда мы считаем, что мы заслуживаем так много, что не видим дальше собственного носа, когда нам кажется, что мы такие чудесные, что не можем не получить желаемого, тогда чаще всего тщеславие, ничтожность, глупость и ограниченность делают нас мелочными. Не эгоистами, Демиан, а именно мелочными.
Ме-лоч-ны-ми!
Уже довольно давно многие мои друзья спрашивали меня, какой именно психотерапией я занимаюсь. Для них были удивительными многие вещи, которые я рассказывал о Толстяке и о том, как проходили сеансы, потому что они не укладывались ни в одну известную им психотерапевтическую модель. И надо признаться, ни в одну известную мне тоже.
Поэтому, воспользовавшись тем, что в моих делах был относительный покой, «все на своих местах», как говорил Толстяк, я спросил Хорхе, что же это за психотерапия.
— Что за терапия? Откуда мне знать! Может, это совсем и не терапия, — ответил Толстяк
«Не повезло! — подумал я. — У Толстяка один из этих “закрытых” дней, когда бесполезно пытаться получить ответ на свой вопрос». Но я все-таки настаивал:
— Я действительно хочу знать.
— Зачем?
— Чтобы узнать что-то новое.
— А что тебе даст, если ты будешь знать, что это за терапия?
— Я не могу этого избежать, не так ли? — спросил я, предчувствуя, что за этим последует.
— Избежать? Чего ты хочешь избежать?
— Послушай, меня бесит, что я не могу спросить тебя ни о чем. Когда твоя левая нога захочет, тебя не остановить, а когда нет, от тебя не добьешься ответа ни на один вопрос. Это нечестно!
— Ты злишься?
— Да! Злюсь!
— И что ты собираешься делать со своей злостью? Что ты хочешь сделать с этим бешенством? Наденешь на себя, как костюмчик?
— Нет, мне хочется закричать. Вашу мать!
— Еще раз!
— Вашу мать!
— Еще, еще!
— Мать вашу!
— Давай, давай! Кого же ты материшь? Ну, скажи!
— Твою мать! Тупой Толстяк! Твою мать!
Толстяк молча наблюдал, как я восстанавливал дыхание и приходил в себя.
Через несколько минут он заговорил:
— Именно такой психотерапией мы и занимаемся, Демиан. Цель этой терапии — понять, что с тобой происходит каждую минуту. Эта терапия нужна, чтобы разорвать твои маски и выпустить на свободу настоящего Демиана.
Эта терапия в какой-то степени уникальна и не поддается описанию, потому что в ее основе два уникальных и не поддающихся описанию человека: ты и я. Два человека, которые пока договорились обращать больше внимания на процесс духовного роста одного из них, а именно тебя.
Эта терапия никого не излечивает, она признает, что способна только помочь некоторым людям излечить самих себя. Эта терапия не стремится вызвать никакую реакцию, а действует как катализатор, ускоряющий процесс, который так или иначе все равно бы произошел, рано или поздно, с терапией или без.
Эта терапия, по крайней мере с этим терапевтом, раз от разу все больше похожа на процесс обучения. И в конце концов, эта терапия придает больше значения чувствам, а не мыслям, действиям, а не планам, бытию, а не обладанию и настоящему, а не прошлому или будущему.
— Вот и ответ на мой вопрос: настоящее, — сказал я. — Отличие от моих предыдущих курсов терапии в том, что ты обращаешь основное внимание на теперешнее положение дел. Всех остальных знакомых мне лично или понаслышке терапевтов интересует прошлое, мотивы, первоистоки проблемы. Ты всем этим не занимаешься. Но если ты не знаешь, в какой момент начались осложнения, то как ты можешь устранить их?
— Чтобы объяснить покороче, мне придется пойти длинным путем. Постараюсь, чтобы ты понял. Психотерапевтическую вселенную, насколько я знаю, населяют двести пятьдесят форм психотерапии, отражающих примерно столько же философских учений.
Эти школы различаются по концепции, по форме или по подходу. Но, думаю, все мы стремимся к одной цели: повысить качество жизни пациента. Наверно, единственное, в чем мы не сходимся, — это в трактовке каждым психотерапевтом понятия «повышение качества жизни пациента». Но… ладно, пойдем дальше!
Эти двести пятьдесят школ можно было бы разделить на три больших направления, в зависимости от подхода каждой психотерапевтической модели к исследованиям проблематики пациента. Первое — это школы, центром внимания которых является прошлое. Второе изучает будущее. А третье — настоящее.
Первая группа, далеко не самая многочисленная, объединяет все школы, рассматривающие (или создающие впечатление рассматривающих) невротика как человека, однажды, давно, еще в детстве, попавшего в трудную ситуацию и с тех пор расплачивающегося за ее последствия. Поэтому задача психотерапевта состоит в том, чтобы восстановить все воспоминания из прошлой жизни пациента и найти ситуации, вызвавшие невроз. Поскольку эти воспоминания, по мнению психоаналитиков, «вытеснены» в подсознание, нужно покопаться внутри, в поисках «погребенных» там фактов.
Самый яркий пример такой модели — это ортодоксальный психоанализ. Чтобы легче распознавать такие школы, я говорю, что они задают вопрос: «Почему?»
По-моему, многие психоаналитики считают, что стоит лишь найти причину — и весь механизм заработает правильно. Конечно, только в том случае, если пациент поймет, почему он делает то, что делает, если осознает неосознанное.
Психоанализ, если взять самую распространенную из этих школ, как и любая вещь, имеет свои преимущества и недостатки.
Основное преимущество состоит в том, что не существует, — или мне кажется, что не существует, другой терапевтической модели, так глубоко проникающей в сами внутренние процессы. Никакая другая модель не поможет достичь такого уровня самопознания, как это позволяют сделать фрейдистские техники.
Что касается недостатков, то их у нее два.
С одной стороны — слишком долгий процесс, что делает эту терапию утомительной и неэкономной, я имею в виду не только деньги. Один психоаналитик сказал мне, что с момента начала лечения пациент должен посвящать терапии третью часть своей жизни. С другой стороны — сомнительная эффективность.
Лично я не верю, что можно достичь уровня самопознания, достаточного для изменения своей жизни, нездорового отношения к чему-либо или устранения причины, приведшей человека на прием к терапевту.
Полной противоположностью, по моему мнению, являются психотерапевтические школы, изучающие будущее. Это направление, очень модное сейчас, кратко можно охарактеризовать так: проблема состоит в том, что поведение пациента не ведет к достижению стоящих перед ним целей. Но совсем не нужно ни разбираться, почему это с ним происходит — это само собой разумеется, ни глубоко изучать страдающую личность. Главная задача — добиться, чтобы пациент, преодолев свои страхи, добрался до намеченной им цели или достиг желаемого, сделав тем самым свою жизнь более продуктивной и позитивной.
