О боги моей юности!.. Из двадцати прожитых лет пять ушло на придумывание повестей, тысячи повестей, сосавших мозг. Они лежали у меня на сердце, как жаба на камне. Сдвинутая силой одиночества, одна из них упала на землю. Видно, на роду мне было написано, чтобы тифлисская проститутка сделалась первой моей читательницей. Я похолодел от внезапной моей выдумки и рассказал ей историю о мальчике у армян. Если бы я меньше и ленивей думал о своем ремесле, я заплел бы пошлую историю о выгнанном из дома сыне богатого чиновника, об отце-деспоте и матери-мучинице. Я не сделал этой ошибки. Хорошо придуманной истории незачем походить на действительную жизнь. Жизнь изо всех сил старается походить на хорошо придуманную историю. Поэтому, и еще потому, что так нужно было моей слушательнице, я родился в местечке Алешки, Херсонской губернии. Отец работал чертежником в конторе речного пароходства. Он дни и ночи бился над чертежами, чтобы дать нам, детям, образование, но мы пошли в мать, лакомку и хохотунью.
В десять лет я стал воровать у отца деньги, подросши, убежал в Баку, к родственникам матери. Они познакомили меня с армянином Степаном Ивановичем. Я сошелся с ним, и мы прожили вместе четыре года…
— Да лет-то тебе сколько было тогда?..
— Пятнадцать…
Вера ждала злодейств от армянина, развратившего меня.
Тогда я сказал:
— Мы прожили четыре года. Степан Иванович оказался самым доверчивым и щедрым человеком из всех людей, каких я знал, самым совестливым и благородным.
Всем приятелям он верил на слово. Мне бы за эти четыре года изучить ремесло, я не ударил пальцем о палец… У меня другое было на уме — биллиард… Приятели разорили Степана Ивановича. Он выдал им бронзовые векселя, друзья представили их к взысканию…
Бронзовые векселя… Сам не знаю, как взбрели они мне на ум. Но я сделал правильно, упомянув о них. Вера поверила всему, услышав о бронзовых векселях. Она закуталась в шаль, шаль заколебалась на ее плечах…
…Степан Иванович разорился. Его выгнали из квартиры, мебель продали с торгов. Он поступил приказчиком на выезд. Я не стал жить с ним, нищим, и перешел к богатому старику, церковному старосте…
Церковный староста — это было украдено у какого-то писателя, выдумка ленивого сердца, не захотевшего потрудиться над рождением живого человека.
— Церковный староста, — сказал я, и глаза Веры мигнули, ушли из-под моей власти. Тогда, чтобы поправиться, я вдвинул астму в желтую грудь старика, припадки астмы, сиплый свист удушья в желтой груди. Старик вскакивал по ночам с постели и дышал со стоном в бакинскую керосиновую ночь. Он скоро умер. Астма удавила его. Родственники прогнали меня. И вот — я в Тифлисе, с двадцатью рублями в кармане, с теми самыми, которые Вера пересчитала в подворотне на Головинском. Номерной гостиницы, в которой я остановился, обещал мне богатых гостей, но пока приводит только духанщиков с вываливающимися животами… Эти люди любят свою страну, свои песни, свое вино и топчут чужие души и чужих женщин, как деревенский вор топчет огород соседа…
И стал я молоть про духанщиков вздор, слышанный мною когда-то…
Жалость к себе разрывала мне сердце. Гибель казалась неотвратимой. Дрожь горя и вдохновения корчила меня. Струи леденящего пота потекли по лицу, как змеи, пробирающиеся по траве, нагретой солнцем. Я замолчал, заплакал и отвернулся. История была кончена. Керосинка давно потухла. Вода закипела и остыла. Резиновая кишка свисала со стены. Женщина неслышно пошла к окну.
Передо мной двигалась ее спина, ослепительная и печальная. В окне, в уступах гор, загорался свет.
— Что делают, — прошептала Вера не оборачиваясь, Боже, чего делают…
Она протянула голые руки и развела створки окна. На улице посвистывали остывающие камни. Запах воды и пыли шел по мостовой… Голова Веры пошатывалась.
— Значит — бляха… Наша сестра — стерва…
Я понурился.
— Ваша сестра — стерва…
Вера обернулась ко мне. Рубаха косым клочком лежала на ее теле.
— Чего делают, — повторила женщина громче. — Боже, чего делают… Ну, а баб ты знаешь?..
Я приложил обледеневшие губы к ее руке.
— Нет… Откуда мне их знать, кто мне допустит?
Голова моя тряслась у ее груди, свободно вставшей надо мною.
Оттянутые соски толкались в мои щеки. Раскрыв влажные веки, они толкались, как телята. Вера сверху смотрела на меня.
— Сестричка, — прошептала она, опускаясь на пол рядом со мной, — сестричка моя, бляха…
Теперь скажите, мне хочется спросить об этом, скажите, видели ли вы когда-нибудь, как рубят деревенские плотники избу для своего же собрата-плотника, как споро, сильно и счастливо летят стружки прочь от обтесываемого бревна?.. В ту ночь тридцатилетняя женщина обучала меня своей науке. Я узнал в ту ночь тайны, которых вы не узнаете, узнал любовь, которой вы не испытаете, услышал слова женщины, обращенные к женщине. Я забыл их. Нам не дано помнить это.
Мы заснули на рассвете".
Рис. Последняя фотография И.Бабеля (из следственного дела)
Рис. Инструкция по применению парфюмерного препарата. Фрагмент.
169. Закон "персонализации"
Потребность в персонализации может не осознаваться ни испытывающим эту потребность человеком, ни объектами его деяний. Она может быть осознана, вербализована в обостренной, иногда в болезненно гипертрофированной форме. Жажда прославиться (а следовательно, запечатлеть себя в людях) приводит к курьезам, многократно описанным писателями-сатириками.
Помещик Бобчинский в гоголевской комедии имел, как помним, только одну бесхитростную просьбу к столичному «ревизору»: "Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский".
170. Закон "пиетета к счастливчику"
Есть эксперименты, которые показывают, что отношение к человеку, его усилиям улучшается, если его рисунок, рассказ, поделки или умение получили премию…???…. Да и самого себя нетрудно поймать на том, что, скажем, крупный выигрыш в какой-нибудь телевизионной викторине вызывает уважение к победителю, хотя, естественно, умом мы понимаем, что это никак не связано с его личностью или интуицией, а всего лишь «игра» слепого случая.
171. Закон "пирамиды"
Итальянский экономист Вильфредо Парето (1848–1923) открыл закономерность "80/20":
За первые 20 % лимита времени человек достигает 80 % результата, а за оставшися 80 % — всего лишь 20 % результата.
Этот удивительный принцип неоднократно получал подтверждение на практике, причем, в самых различных сферах.
Так, американские инженеры, проанализировав данные инвентаризации, обнаружили, что 20 % запасов обычно составляют 80 % стоимости обследуемого инвентаря.
Это позволило «сфокусировать» контроль, что в итоге привело к результатам, которые намного превосходили по экономии понесенных затрат все до сих пор применявшиеся методы инвентаризации.
Есть примеры и из предпринимательской практики:
— 20 % клиентов (товаров) дают 80 % оборота или прибыли;
— 80 % клиентов (товаров) приносят лишь 20 % оборота или прибыли;
— 20 % ошибок обусловливают 80 % потерь;
— 80 % ошибок обусловливают 20 % потерь:
— 20 % исходных продуктов определяют 80 % стоимости готового изделия;
— 80 % исходных продуктов определяют 20 % стоимости готового изделия.
Тем не менее у нас речь идет все же о "правиле пирамиды". И хотя ограничиться идеей, явившейся Парето, было бы весьма заманчиво, однако — и давайте не потеряем это из виду! — найденное им — всего лишь часть более широкого обстоятельства.
Однажды мне довелось проводить исследование для фирмы, занимавшейся реализацией мебели для населения. Руководство неоднократно давало в местные газеты рекламные объявления и полагало, что затраты стоят приобретений, поскольку наплыв клиентов в магазины был всегда велик и неизменен.
Но меня волновал такой вопрос: а действительно ли покупатели приходят со всего города? Или, несмотря на массовость потока, мы имеем дело лишь с сегментированным потребителем.
Я выписал адреса всех покупателей (это было возможно, поскольку продажа мебели предполагала и ее доставку) за несколько лет и, сопоставив с количеством улиц города, обнаружил то, что ошеломило не только меня: 2 % улиц давали 98 % людей, оплативших покупки, а жители 98 % улиц давали всего-то 2 % клиентуры.
Выяснилось, что наибольший интерес к новой мебели проявили люди из массивов новостроек, и для того, чтобы их результативно оповестить о поступлениях товарных новинок, вовсе не надо помещать в массовых печатных изданиях дорогостоящие объявления, а достаточно (да-да, достаточно!) использовать простые внутриподъездные средства информации. А далее в дело вступает соседская солидарность, которая веером и мгновенно транслируется через друзей и знакомых.
