логике люди вообще не должны играть в азартные игры, покупать лотерейные билеты, начинать бизнес или стремиться к известности; все должны учиться на дантиста. Однако некоторые люди, конечно же, это делают — парадокс, который не дает покоя экономистам-классикам. Человеческая кривая полезности не может быть одновременно выпуклой, объясняющей, почему мы избегаем риска и покупаем страховые полисы, и вогнутой, объясняющей, почему мы стремимся к риску и играем в азартные игры. Можно, конечно, сказать, что в азартные игры мы играем ради азарта, а страховку покупаем ради душевного спокойствия, но подобная апелляция к эмоциям просто поднимает парадокс на следующий уровень: как так вышло, что эволюция наделила человека конфликтующими мотивами — и заводить себя, и успокаивать, платя деньги за обе привилегии? Может, мы просто нерациональны — и все тут. Может, полуголые танцовщицы, вишенки в бокале и прочий антураж казино — это само по себе развлечение, за которое готовы платить крупные игроки. А может, график имеет точку перегиба и правее уходит резко вверх, вследствие чего ожидаемая полезность джекпота оказывается выше ожидаемой полезности простой прибавки к банковскому счету. Это возможно, если игрок ощущает, что выигрыш способен переместить его в другой социальный класс и обеспечить ему новый образ жизни: гламурного и беззаботного миллионера, а не простого успешного буржуа. Реклама лотерей вовсю играет на подобных фантазиях.
Проанализировать следствия из теории проще всего, когда ожидаемая полезность исчисляется в деньгах, но та же логика применима к любой ценности, которую можно отметить на шкале, в том числе и к ценности человеческой жизни. В высказывании, которое ошибочно приписывают Иосифу Сталину: «Одна смерть — трагедия, миллион смертей — статистика», — указаны неверные числа, и тем не менее оно совершенно точно описывает, как люди обходятся с моральной стоимостью жизней, унесенных бедствиями вроде войн или пандемий. Эта кривая тоже изгибается подобно графику ожидаемой полезности денег [254]. В обычных обстоятельствах СМИ, освещая теракт с дюжиной жертв, звонят во все колокола. Но в разгар войны или пандемии даже тысяча смертей ежедневно воспринимается как должное, несмотря на то что каждая из этих жизней, в отличие от падающего в цене доллара, принадлежала разумному существу, реальному человеку, который любил и которого любили. В книге «Лучшее в нас» (The Better Angels of Our Nature, 2011) {24} я предположил, что наше морально неоправданное восприятие убывающей предельной полезности людских жизней позволяет мелким войнам разрастаться в гуманитарные катастрофы [255].
Нарушение аксиом: насколько мы нерациональны?
Вы, наверное, думаете, что аксиомы рационального выбора настолько очевидны, что любой нормальный человек просто обязан их соблюдать. В действительности люди плюют на них сплошь и рядом.
Давайте начнем с соизмеримости. Ее-то, кажется, невозможно нарушить — это просто требование, выбирая между А и В, склоняться либо к А, либо к В либо быть равнодушным к выбору. Но в главе 2 мы наблюдали акт неповиновения этой аксиоме, а именно феномен «запретной уступки» [256]. Есть в жизни вещи, которые люди считают священными; они уверены в аморальности самой мысли о том, чтобы их сравнивать. Они чувствуют, что любой, подчиняющийся этой аксиоме, подобен цинику Оскара Уайльда — «человеку, который всему знает цену и ничего не ценит» {25}. Сколько мы должны потратить, чтобы уберечь от вымирания редкий вид животных? Спасти маленькую девочку, упавшую в колодец? Должны ли мы сокращать бюджетный дефицит, урезая финансирование образования, пенсионной системы или защиты окружающей среды? Шутка из прежней эпохи начинается с того, что мужчина спрашивает женщину: «Ты переспала бы со мной за миллион долларов?» [257] Идиома «выбор Софи» обязана своим происхождением душераздирающему сюжету одноименного романа Уильяма Стайрона (Sophie’s Choice, 1979), главная героиня которого должна была выбрать, которого из двоих детей обречь на смерть в газовой камере Освенцима. В главе 2 мы видели, что отвращение к требованию соизмерять священные ценности может быть как рациональным, подтверждающим нашу преданность значимым отношениям, так и нерациональным — когда мы не желаем обдумывать болезненный выбор и в результате совершаем его бессистемно и непоследовательно.
Другую группу нарушений объединяет сформулированная психологом Гербертом Саймоном концепция ограниченной рациональности [258]. Теории рационального выбора исходят из допущения, что выбирающий — ангелоподобный субъект, обладающий всей полнотой знания, а заодно неограниченным временем и объемом памяти. Но смертным, принимая решения, приходится учитывать неопределенность шансов и исходов, а также стоимость поиска и обработки информации. Нет никакого смысла 20 минут обдумывать объезд, который сократит путь на 10 минут. Затраты отнюдь не пренебрежимы. Вселенная — сад расходящихся тропок, и каждое решение приводит нас к необходимости принимать другие, взрываясь фейерверком вероятностей, которые никак не укротить аксиомой консолидации. Саймон пишет, что существам из плоти и крови редко бывает доступна роскошь оптимального решения; вместо этого им приходится довольствоваться разумно удовлетворительным, для которого Саймон предлагает термин satisfice — слово-гибрид, образованное от satisfy («соответствовать») и suffice («годиться»). Это значит соглашаться на первую же альтернативу, соответствующую некоему минимально приемлемому стандарту. Учитывая стоимость информации, лучшее может быть врагом хорошего.
К несчастью, это правило, хотя и упрощает жизнь, заодно вынуждает нарушать аксиомы рационального выбора, в том числе аксиому транзитивности. Ого, даже транзитивности? А неплохо было бы жить припеваючи, отыскав недотепу, из которого можно качать деньги, продавая ему снова и снова одни и те же вещи, как это делал Сильвестр Мак-Манки Мак-Бил из стихотворения доктора Сьюза «Сничи». Мак-Бил брал со Сничей по 3 доллара за то, чтобы приклеить им звезду на пузо, и по 10 долларов, чтоб ее оттуда убрать:
Вплоть до момента,
Когда не осталось в карманах ни цента…
И выключил обе машины Мак-Бил,
Затем, разобрав, в кузов их уложил
И, не попрощавшись со Сничами даже,
Уселся за руль и поехал по пляжу {26}.
Хотя нетранзитивность — эталон нерациональности, она легко возникает из двух свойств ограниченной рациональности.
Во-первых, мы пренебрегаем сложениями и умножениями, необходимыми, чтобы мысленно сплавить все качества предмета в ком общей полезности. Вместо этого мы оцениваем его свойства одно за другим, сужая свой выбор посредством элиминации вариантов [259]. Выбирая колледж, мы сначала вычеркиваем те, где нет команды по лакроссу, затем те, где нет медицинского факультета, затем те, что слишком далеко от дома, и так далее.
Во-вторых, мы игнорируем небольшую разницу в величине одного из свойств, если другие кажутся нам важнее. Сэвидж предложил пример с путешественницей, которая не может решить, куда ей
