"В этих случаях - очень редких - больной воображает, будто все, что происходит вокруг, содержит скрытые намеки на его существо и существование. Он исключает из заговора реальных людей - потому что считает себя умнее всех прочих. Мир явлений тайно следует за ним, куда б он ни направлялся. Облака в звездном небе медленными знаками сообщают друг другу немыслимо доскональные сведения о нем. При наступлении ночи деревья, темно жестикулируя, беседуют на языке глухонемых о его сокровеннейших мыслях. Камушки, пятна, блики солнца, складываясь в узоры, каким-то ужасным образом составляют послания, которые он обязан перехватить. Все сущее - шифр, и он - тема всего..."
Люди Набокова живут в мире, насквозь прорифмованном совпадениями. При этом кое-кто из них страдает еще и от - как бы сказать - суверенодефицита: не чувствуют, что живут, не верят в собственную реальность. И, тщетно спасаясь от безумия, тень влюбляется преступно и смертельно в какое-нибудь мнимое свое отражение. Роман "Отчаяние", например: похоть рассудка внушает человеку навязчивую, невозможную идею - уничтожить воображаемого двойника просто за то, что он-то вправду живой, к тому же ведь это все равно что самого себя увидеть мертвым, все равно что сказать: я мертв - следовательно, существую... Трактат о свободе небытия, причем авторствующий персонаж передразнивает "небытного Бога"...
Иные герои, напротив, обладают частицей подлинного бытия, неуничтожимой, что бы с ними ни случилось, - а случается с ними, главным образом, ужасное, и автор, как врио другого Творца, вынужден их выручать, используя силы воображения, "которые и являются в конечном счете силами добра"...
Впрочем, победы он не дает никому, все романы кончаются вничью: персонаж просто уходит на наших глазах в другое измерение.
Набоков и сам поступил так же: растворился в своем восхитительном слоге.
Тельцы, как утверждает руководство по астрологии, - соль земли: "потому что нет в ней никакой сладости".
Апрель 1999
Главный свидетель
В прозе Андрея Платонова персонажам всегда хочется спать, - и они засыпают при каждой возможности, спасаясь таким способом от голода, от страха, главное - от тоски.
В тоску превращается время, проходя через организм, наделенный душой то есть знанием о смерти.
Всего невыносимей для подобного существа - любовь к живому, то есть тоже смертному.
Уж лучше пустые хлопоты, дальняя дорога, даже казенный дом.
Платонов писал о том, что жизнь не похожа на литературу, что любовь не похожа на жизнь, что мечта усталого неандертальца о вечном покое - главный источник социализма, и власть непонятных слов над нищими духом - его составная часть.
Люди убивают друг друга за слова, как за вещи, потому что в периоды осуществления социальной справедливости необычайно возрастает роковая историческая роль Дурака.
"Капитализм рожал бедных наравне с глупыми. - С беднотою мы справимся, но куда нам девать дураков?"
В общем, так:
- убить всех плохих, а то хороших очень мало;
- ревности не полагается; уступи свою очередь нуждающемуся товарищу, потому что влюбленный человек для женщины туже;
- от труда заводится собственность, от собственности - неравенство, а там и рабство; но жизнь понуждает к труду, - социализм разрывает порочный круг, потому что он - любовь к смерти;
- однако хорошие обязаны вытерпеть жизнь до конца: чтобы, как сказано выше, покончить с плохими - ради будущего счастья все равно чьих детей.
"-Товарищи! Вечно идет время на свете - из нас уж душа вон выходит, а в детях зато волосы растут. Вы поглядите своими глазами кругом, насколько с летами расцветает советская власть и хорошеет молодое поколение! Это ж ужасно прелестно, от этого сердце день и ночь стучит в мою кость, и я скорблю, что уходит план моей жизни, что он выполняется на все сто процентов и скоро я скроюсь в землю под ноги будущего всего человечества... Кто сказал, что я тужу о своей жизни?.. Ага, я сказал! Так позор мне, позор такой нелепой сволочи! Бояться гибнуть - это буржуазный дух, это индивидуальная роскошь... Скажите мне громко, зачем я нужен, о чем мне горевать, когда уже присутствует большевицкая юность и новый шикарный человек стал на учет революции?! Вы гляньте, как солнце заходит над нашими полями - это ж всемирная слава колхозному движению!"
Так инстинкт смерти, притворившись мыслью, овладевает человеческой массой - и очень скоро превращается в кровожадную пошлость.
Андрей Платонов записывал этот процесс изнутри: выдуманные люди в своих невозможных речах передавали состояние собственной его совести, - а он отождествлял себя с одним из так называемых политических классов; он неистово желал оправдать и осветить смыслом окружающую реальность и свою роль в ней - и действительно различал в смерче произвола и хаоса проблески грядущей всемирно-исторической, даже космической победы человечества над несправедливой судьбой; он ненавидел несправедливость, и только ее одну, но не в силах был не замечать, что справедливость, сбываясь, - ужасна и отчасти смешна.
Он был главный свидетель главного события эпохи. Если бы все сочинения Андрея Платонова, подобно лучшим его романам, остались в рукописях и если бы эти рукописи погибли, - временное торжество социализма в России осталось бы в истории чем-то вроде природной катастрофы - беспощадной, но бессмысленной. Андрей Платонов, наравне с другим величайшим поэтом уходящего века - Францем Кафкой, пробился к истине - не к той реальности, в которой мы якобы существуем, но к той, что существует в нас, - и создал по-настоящему большой стиль - мучительный, но неотразимо внятный:
"Симон Сербинов ехал в трамвае по Москве. Он был усталый, несчастный человек, с податливым быстрым сердцем и циническим умом. Сербинов не взял билета на проезд и почти не желал существовать, очевидно, он действительно и глубоко разлагался и не мог чувствовать себя счастливым сыном эпохи, возбуждающим сплошную симпатию; он чувствовал лишь энергию печали своей индивидуальности. Он любил женщин и будущее и не любил стоять на ответственных постах, уткнувшись лицом в кормушку власти"...
По-моему, Андрей Платонов и сам был такой человек.
Сентябрь 1999
Памятник призраку
75 лет прошло со дня смерти Валерия Брюсова. А в рассуждении загробной славы не в пример выгодней было бы ему спуститься, так сказать, со сцены пораньше. Лет, скажем, тому назад - сто.
Не обязательно инфлюэнца или дуэль - профессорская кафедра в Московском университете тоже, наверное, доставила бы ему развязку не столь жалкую.
Не дошел бы, по крайней мере, до реквиема на музыку Моцарта:
Горе! Горе! Умер Ленин!
Вот лежит он, скорбно тленен,
и так далее. Кокаин, партбилет, распад: "могильный червь - и в атомы навек!"
Сочинял бы свою историю Атлантиды, перечитывал Жюля Верна, клеил из картона игрушечные театрики - то есть все равно бывал бы иногда счастлив, а притом и навсегда знаменит в литературе: молодыми дерзкими фокусами, из которых самый занятный - непременное украшение хрестоматий:
О, закрой свои бледные ноги!
Кстати, это и вправду шедевр - не потому что скандальный, соблазнительный для подростков подтекст, а потому что Валерий Брюсов тут проговорился дочиста - единственный раз поймал свой настоящий внутренний голос - брезгливый, скучливый, крикливый, - а потом всю жизнь только и делал, что воспевал страсть да власть, да власть страсти.
С другой стороны - остановись он именно сто лет назад, вся история русской поэзии была бы другая.
От кого перенял бы Александр Блок эту так называемую страсть - эту манеру разные случаи из сексуальной практики описывать в космическом масштабе и в терминах пыточной какой-то литургии, - если бы году в девятисотом, не то в девятьсот первом не влюбился в брюсовское:
И снова ты, и снова ты,
И власти нет проклясть!
Как Сириус палит цветы
Холодным светом с высоты,
Так надо мной восходишь ты
Ночное солнце - Страсть!
И много еще такого было в заветном томе альманаха "Северные цветы", с которым Блок не расставался на загородных прогулках. Его судьбу решили закаты над Финским заливом, лицо Менделеевой, стихи Брюсова.
А с Гумилевым что сталось бы? А с Маяковским? Кто научил их играть мужские роли - пусть с грехом пополам? Кто расфасовал для них и для разных бесчисленных прочих кипучую истерику Ницше - яркими ледяными пилюлями: вот она, дескать, - подлинная лирика сверхчеловека?
Как восхищались Брюсовым! Как бессовестно ему подражали! С каким восторгом и облегчением вдруг разлюбили - примерно к девятьсот тринадцатому году...
Не исключено, что это был синтезатор. Биоробот, и даже внеземного происхождения. Оптимальные словосочетания как результат механического перебора вариантов. Отвращение к живым как единственный реальный мотив.
