Современная демократия и промышленная система родились как противодействие монархии и режиму жесткого экономического управления. В промышленности оно приняло форму полного отступления от принципа управления, которое выразилось в так называемом индивидуализме laissez-faire. Каждое экономическое решение должно было приниматься человеком, который имел право на данную собственность. Поскольку практически все недвижимое и движимое имущество имело собственников, то для всякой собственности находился тот, кто ею управлял. Это был, таким образом, множественный суверенитет в полном смысле слова.
Экономическое управление велось в соответствии с экономической философией индивида, хотя предполагалось, что его будут контролировать неизменные законы политической экономии, которые в конце концов приведут ко всеобщей гармонии. Оно породило много прекрасного, но наряду с этим прекрасным — и много отвратительного. Так, оно породило трест (trust), который установил своего рода римский мир в мире промышленности и грабительский империализм — за его пределами. Люди обратились за помощью к законодательной власти. Они воззвали к представительной власти, основанной на образе местного фермера, с целью обуздать практически не поддающиеся контролю корпорации. Рабочий класс обратился к трудовым организациям. За этим последовал период усилившейся централизации, напоминающий своеобразную гонку вооружений. Тресты объединились, цеховые профсоюзы стали федеральными и слились в рабочее движение, политическая система усиливалась в Вашингтоне и слабела в отдельных штатах, по мере того как реформаторы старались укрепить свою власть перед лицом большого бизнеса.
В этот период практически все школы социалистической мысли, начиная с левых марксистов и кончая «новыми националистами», объединившимися вокруг Теодора Рузвельта, рассматривали централизацию как первую ступень эволюции, которая должна привести к поглощению всех полунезависимых монстров бизнеса политическим государством. Однако эволюционный процесс не пошел в этом направлении, если не считать нескольких месяцев в период войны. Этого оказалось достаточно, и начался откат от всепоглощающего государства в пользу нескольких форм плюрализма. Но на этот раз маятник качнулся не в сторону атомарного индивидуализма эконома Адама Смита и фермера Джефферсона, а в сторону молекулярного индивидуализма добровольно объединившихся групп (voluntary groups).
Один из интересных моментов, связанных со всеми этими колебаниями теории, заключается в том, что каждый раз дается обещание построить мир, в котором, для того чтобы выжить, никому не нужно будет следовать учению Макиавелли. Любой новый правопорядок непременно устанавливается насильственными методами, использует насилие для удержания господства и ниспровергается также с применением силы. Тем не менее, приверженцы большинства социальных теорий отвергают насилие, физическую силу или особое положение, патронат или привилегию как составляющие своего идеала. Индивидуалист говорит, что внутренний и внешний мир принесет просвещенный эгоизм. Социалист уверен, что побудительные причины агрессии должны со временем исчезнуть. Плюралист нового толка также надеется на это[334]. Насилие считается иррациональным практически во всех социальных теориях, за исключением теории Макиавелли. Соблазн проигнорировать насилие потому, что оно абсурдно, невыразимо и не поддается управлению, становится непреодолимым для всякого человека, который пытается рационализировать человеческую жизнь.
2Чтобы не признавать роль силы, умным людям приходится выбирать сложные пути. Это хорошо видно на примере книги Дж. Коула о гильдейском социализме[335]. Современное государство, утверждает он, является, прежде всего, «орудием насилия»; в гильдейском социалистическом обществе не будет суверенной власти (sovereign power), хотя в нем будет некий координирующий орган. Он называет этот орган коммуной (commune).
Далее он перечисляет полномочия коммуны, которая, по его мнению, не является орудием насилия[336]. Коммуна разрешает споры по поводу цен. Иногда она назначает цены, размещает избытки или, наоборот, равномерно распределяет потери. Она распределяет природные ресурсы и контролирует вопрос кредита, а также «распределяет рабочую силу коммуны». Ратифицирует бюджет гильдий и гражданских служб и облегчает тяжесть налогов. «Все вопросы, связанные с доходами», подпадают под ее юрисдикцию. Коммуна «ассигнует» (allocates) часть доходов членам коммуны, не участвующим в процессе производства. Она является конечной инстанцией во всех вопросах политики и юрисдикции, возникающих в отношениях между гильдиями. Коммуна принимает конституционные законопроекты, определяющие функции соответствующих органов, назначает судей. Уполномочивает гильдии осуществлять принуждение и ратифицирует их уставы, если они предполагают принуждение. Объявляет войну и заключает мир. Контролирует вооруженные силы. Коммуна является высшим представителем государства за границей и регулирует вопросы границ внутри государства. Она формирует новые функциональные органы или распределяет новые функции среди старых. Она управляет полицией. Она издает законы, если они необходимы для регулирования поведения людей и личной собственности.
Эти властные полномочия осуществляются не только одной коммуной, но федеральной структурой местных и региональных коммун, которые возглавляются Национальной коммуной (National commune). Разумеется, Коул волен настаивать, что Национальная коммуна не тождественна суверенному государству, но я не могу вспомнить ни об одной функции современных государств, основанной на насилии, которую он забыл упомянуть.
Однако он говорит нам, что гильдейское общество будет свободно от насилия и принуждения — «мы хотим построить новое общество, которое будет восприниматься не в духе насилия, но в духе свободного служения»[337]. Всякий, кто разделяет эту надежду, подобно большинству мужчин и женщин, будет стремиться понять, каким образом гильдейский социализм собирается осуществить собственный проект сведения принуждения к минимуму, хотя сторонники гильдейского социализма уже сегодня заложили в проект коммун самое широкое применение принудительной власти. Совершенно очевидно, что новое общество нельзя образовать путем всеобщего согласия. Коул слишком честен, чтобы скрывать, что для перехода к новому типу общества требуется применение силы[338]. И поскольку очевидно, что он не может предсказать, насколько серьезной будет гражданская война, которая начнется в процессе этого перехода, то совершенно четко говорит о том, что в течение определенного времени потребуется прямое вмешательство профсоюзов.
3Но давайте отвлечемся от проблем перехода и размышлений о том, как они скажутся на деятельности людей в будущем, когда они уже прорвутся в землю обетованную, и попробуем представить себе уже сложившееся гильдейское общество. Что помогает ему существовать как обществу, лишенному насилия и принуждения?
Коул предлагает два ответа на этот вопрос. Один из них — это ответ в духе ортодоксального марксизма, что упразднение капиталистической собственности устранит само стремление к агрессии. Однако похоже, что он не очень в это верит, потому что в противном случае он, как и всякий марксист, не заботился бы о том, как рабочий класс будет управлять государством, когда придет к власти. Если бы его диагноз был верен, то марксисты были бы правы: если бы заболевание заключалось в классе капиталистов, и только в нем, то спасение автоматически явилось бы результатом его исчезновения. Но Коул чрезвычайно озабочен тем, кто будет управлять обществом после революции: государственный коммунизм, гильдии или кооперативы, демократический парламент или функциональное представительство (functional representation). На самом деле, гильдейский социализм выдвигает новую теорию представительного правительства (representative government).
Сторонники гильдейского управления не ожидают, что исчезновение права на капиталистическую собственность приведет к чуду. Они ожидают — и совершенно правильно ожидают, — что если бы было установлено равное право на прибыль (equality of income), то социальные отношения изменились бы коренным образом. Но их взгляды в одном отношении отличаются от взглядов ортодоксальных русских коммунистов: коммунисты предлагают установить равенство с помощью диктатуры пролетариата, считая, что, как только люди будут уравнены как по доходам, так и по участию в труде на благо общества (service), у них не будет поводов к агрессивному поведению. Сторонники гильдейского социализма также предлагают установить равенство путем применения силы, но они достаточно проницательны, чтобы видеть, что для социального равновесия необходимы институты, которые бы его поддерживали. Таким образом, гильдейцы верят в то, что они считают новой теорией демократии.
