на психоидных факторах, которые я называю архетипами. Они лишены определенности, то есть могут быть познаны и определены только приблизительно. Пускай они связаны с каузальными процессами или «передаются» такими процессами, эти факторы постоянно вырываются за их пределы, и возникает нарушение порядка, которое я назову «трансгрессией»,
поскольку архетипы встречаются не только в психической сфере, но и, едва ли не столь же часто, при обстоятельствах, которые психическими не являются (не забудем, что мы говорим о тождественности внешнего физического процесса психическому). Архетипические тождества не обусловлены каузальной детерминацией, то есть между ними и каузальными процессами нет никакой закономерной связи. Поэтому складывается впечатление, что они выступают наглядными примерами хаотичности, случайности или тех «хаотических состояний», которые, по словам Андреаса Шпайсера, «перемещаются во времени совершенно закономерным способом» [297]. Это первоначальные состояния, которые «не подчиняются механистическому закону», но суть его предпосылки, случайный субстрат для такого закона. Если рассматривать синхронистичность или архетипы как случайность, то последняя приобретает специфическое выражение модальности – с функциональной значимостью мироформирующего фактора. Архетип выражает психическую вероятность, когда повседневное инстинктивное событие становится типическим. Это особый психический образчик общей вероятности, которая «образуется законами случайности и устанавливает для природы правила точно так же, как их устанавливают законы механики» [298]. Мы должны согласиться со Шпайсером в том, что, пусть в царстве чистого интеллекта случайность является «бесформенной субстанцией», она раскрывается психической интроспекции – если внутреннее восприятие вообще способно ее уловить, – предстает как образ, или скорее как тип, который лежит в основе не только психических тождеств, но и (примечательный факт!) тождеств психофизических.
Трудно избавить понятийный язык от каузальной «окраски». Слово «основа», несмотря на свою вроде бы очевидную каузальность, должно пониматься не как что-то причинное, а как просто обозначение существующего качества, несводимой случайности «самой по себе». А «значимое совпадение», или тождество психического и физического состояний, между которыми не существует никакой каузальной связи, есть, если брать широко, модальность без причины, «акаузальная упорядоченность». Но тогда встает вопрос – возможно ли расширить наше определение синхронистичности с учетом тождества психических и физических процессов, или, точнее, должно ли оно быть расширено? Кажется, что это требование буквально навязывает себя, когда мы размышляем над сказанным выше, над понятием синхронистичности как «акаузальной упорядоченности». Ведь под эту категорию подпадают все «акты творения», все априорные факторы наподобие свойств натуральных чисел, дискретностей современной физики и т. д. Соответственно, нам придется включать в рамки нашего расширенного понятия постоянные и воспроизводимые экспериментальным путем явления, хотя, на первый взгляд, это противоречит природе феноменов, в том числе природе узко понимаемой синхронистичности. Последняя охватывает прежде всего индивидуальные случаи, которые нельзя повторить экспериментально. Разумеется, это не совсем верно, доказательством чему служат эксперименты Райна и многочисленные образчики ясновидения. Данные факты доказывают, что даже в обособленных случаях, которые нельзя свести к общему знаменателю и которые относятся к разряду «диковинок», налицо некоторые регулярности, некие постоянные факторы, из чего мы вынуждены заключить, что более узкое понятие синхронистичности, пожалуй, чрезмерно узкое и действительно требует расширения. В целом сам я склоняюсь к мнению, что синхронистичность в узком смысле слова есть всего-навсего отдельный пример общей акаузальной упорядоченности – а именно, тождества психических и физических процессов, где наблюдатель занимает выгодную позицию, будучи в состоянии опознать tertium comparationis. Но, стоит ему рассмотреть архетипическую основу, возникает искушение проследить взаимную ассимиляцию самостоятельных психических и физических процессов до (каузального) воздействия архетипа, и в результате он упускает из вида случайный характер этих процессов. Мы избежим этой опасности, если станем трактовать синхронистичность как особое проявление общей акаузальной упорядоченности. Тем самым мы также не допустим неправомерного умножения наших объяснительных принципов, ибо архетип есть интроспективно познаваемая форма априорной психической упорядоченности. Если внешний синхронистический процесс в настоящий момент обращается к архетипу, то этот процесс включается в ту же базовую схему – иными словами, тоже «упорядочивается». Такая форма упорядоченности отличается от упорядоченности натуральных чисел или прерывностей (diskontinuitäten) физики [299] в том отношении, что последние существуют «от века» и регулярно повторяются, а вот формы психической упорядоченности суть акты творения во времени. Кстати, именно поэтому я выделил элемент времени как характерный признак этих явлений и назвал их синхронистическими.
Современное открытие прерывности (например, упорядоченности квантов энергии, распада радия и т. д.) положило конец безраздельному господству каузальности и, следовательно, власти триады принципов. Территория, утраченная последними, ранее принадлежала соответствию и притяжению – понятиям, которые достигли предела своего развития в лейбницевой идее предустановленной гармонии. Шопенгаэур слишком мало знал об эмпирических основаниях соответствия, чтобы понимать, сколь безнадежной была его попытка выдвинуть новое каузальное объяснение. Сегодня благодаря экспериментам по ЭСВ в нашем распоряжении оказался обильный эмпирический материал. Мы можем составить некое представление о степени его достоверности, узнав от Дж. Хатчинсона, что эксперименты по ЭСВ, проведенные С. Соулом и К. Голдни [300], дали вероятность 1:1035, что равнозначно количеству молекул в 250 000 тоннах воды. В области естествознания не так уж много экспериментов, приносящих результаты, которые приближаются к столь высокому уровню достоверности. Преувеличенный скептицизм по отношению к ЭСВ на самом деле не имеет никакого оправдания. Главной его причиной выступает обычное невежество, которое в наше время, к сожалению, почти всегда сопутствует специализации и не позволяет исследователю, ограниченному ее узкими рамками, ознакомиться с иными, более широкими по охвату точками зрения. Разве редко мы сталкиваемся с тем, что так называемые «суеверия» содержат зерно истины, заслуживающей познания?! Совсем не исключено, что исходно магическое значение слова «желание», сохранившееся до наших дней в словосочетании «палочка, исполняющая желания» (wüns-chelrute, волшебная палочка), притом что оно выражало желание не как чувство, а как магическое действие [301], опиралось, наряду с традиционной верой в действенность молитвы, на опыт совпадающих, синхронистических феноменов.
Синхронистичность не более загадочна или непостижима, чем прерывность в физике. Лишь врожденная вера в безраздельное господство каузальности создает интеллектуальные затруднения и заставляет разум полагать, что немыслимо даже в по-тенциале существование беспричинных событий [302]. А если таковые события происходят, мы, получается, должны рассматривать их как акты творения, как непрерывное сотворение образцов, извечное, спонтанно повторяющееся и лишенное каких бы то ни было видимых источников. Разумеется, мы должны остерегаться и не принимать за беспричинное любое событие, причина которого неизвестна. Как я уже отмечал, акаузальность следует искать лишь там, где причина попросту немыслима. Но сама мыслимость есть представление, требующее предельно осторожного подхода. Соответствуй атом первоначальному философскому понятию, его способность к делению была бы немыслимой. Однако, едва стало понятно, что это измеримая величина, уже неделимость атома сделалась немыслимой. «Значимые совпадения» вполне мыслимы – как сугубые случайности. Но чем больше они
