(Подробно выписываю наружности не ради клинической точности, хотя стремление есть и такое, — а потому, что очень люблю плоть живую, религиозно люблю. Какой-нибудь искушенный чтец через вкусноту деталей продышится вдруг к потаенной сути…)
Вот-вот, матерость. Матерый, то есть весьма здоровый и спелый донельзя, развитый до избыточности, особливо в половом отношении, экземпляр своего вида. Доминантный самец, пахан.
Особи женского пола мимо себя не пропускал ни одной, трахал все, что движется, неукротимо. Перешептываясь под дверью его кабинета, дамы с привизгом сообщали друг дружке, какой он ух-ах…
Да, ядреная генетика у Васи была. Похвалялся мне: дед, говорил, мой прожил сто шестнадцать, отец сто шесть, родил меня в семьдесят семь, а я больше ста не нацеливаюсь, век, знаешь, не тот, но на сотенку потяну, пожалуй… Почти потянул — девяносто шесть. Дряхлость настигла только в последние года три, до конца дней ходил на работу в клинику, продолжал патриаршески как бы руководить. А уж до того…
Кем только не командовал, каких титулов не носил, каких бабок не хапал.
Многолетний председатель союзного Общества невропатологов и психиатров, директор клиники и института психиатрии, завкафедрой, автор учебников и монографий (якобы), лауреат всяческих премий и прочая.
Лидер, организатор, воздействователь на человеков был прирожденный, ничего более не умел и ни в чем не петрил, да и зачем?.. Жми на кнопки в башках, и все.
Карьерный рост начался с провинциальной комсомолии. Сам Вася о начале своего восхождения любил на лекциях одну байку рассказывать с разными вариациями и виньетками. Он регулярно читал лекции по психиатрии студентам мединститута в качестве главного профессора кафедры. Обыкновенно это была путаная нудная смесь кое-как подстряпанной учебниковой скучищи с гротескной безграмотностью, белибердой — снотворно-рвотная микстура — но лишь до мига, когда самому Васе это надоедало. Через полчасика профессорского бубнежа или пораньше он вдруг с видимым отвращением отбрасывал в сторону конспекты, заготовленные ассистентами, и начинал баять САМ — за жизнь и в основном за себя. И Берлин-то он брал, и Москву спасал, и Ленина выручал… Вот тут-то все просыпались и разевали рты.
"Разрешите попочку, Владимир Ильич", или Сказ о том, как Васюта Банщиков пролетарского вождя поднимал и через то сам высоко поднялся. С личных слов вольно записал личный негр.
В двадцать первом году жил я в рабочем поселке. Бедно жили тогда мы после гражданской, голодные были годы. Я целыми днями стоял у станка, токарил, а по ночам в омутке карасей ловил с керосиновой лампой, чтобы семью подкормить.
Молодой я был парнишка и комсомолец, как и вы все, ребята, но пошустрей и поинициативнее.
Вот вам пример, когда я не растерялся и творческую инициативу проявил. А потом далеко-о-о пошел…
Приезжает к нам как-то выступать — кто б вы думали?.. Ленин. Сам Ленин, Владимир Ильич. Он тогда много по стране с выступленьями ездил, народ поднимал, особенно молодежь. И вот к нам приехал.
Мы к этому приезду готовились. Народу понабежало со всей округи. Столпились на поселковой площади кучей огромной, теснотища, не продохнуть. Помост для выступления сделали дощатый, наспех сбили, гвоздей не хватало, доски гнилые все… Стоим, ждем. Народ очень возбужден, никто Ленина еще живого не видел.
Я прямо около помоста стою, чтобы лучше увидеть самого дорогого для меня человека на свете, да еще на чурбанчик взобрался, который рядом валялся, так что чуток повыше других очутился…
И вот подъезжает к площади машина. Черная, скромная. Выскакивает из нее быстренько-быстренько Владимир Ильич Ленин с охранниками — видно, спешит очень, слегка припоздал.
Выскакивает и стоит: не пройти к помосту, народом вплотняк все забито, проход оставить не догадались.
Охранники раздвигают толпу — да куда там, стоят как бараны, каждый за свое место и друг за дружку держится… А время идет. Владимир Ильич, я его вижу со своей чурки отлично, с ноги на ногу переминается, посматривает на часы…
Ну вот, думаю, уже нервничает, сейчас обидится, махнет рукой и уедет… Э, нет, думаю, не таков наш вождь, чтобы отступать перед препятствиями, и надо ему помочь их преодолеть. Команду даю зычным голосом своим, вы его знаете: ШРРРАС-СТУПИСССЬШНННА-ПРРРА! — ОПП!!! — НННА-ЛЛЛЕ! — ОПП!!!
(Каждый очередной раз, когда Вася это гремел, у всех чуть не рвались барабанные перепонки, и самые внушаемые из студентиков, а таких было немало, валились, как колоски, кто направо, кто налево.)
…Вот как вы сейчас тут попадали, ага — так и народ на площади.
А я с чурбанчика своего — прыг — и через распадающийся народ, как паровоз на всех парах, прямо к Ленину — и под ручку его: "Пройдемте, Владимир Ильич". Веду, провожу к помосту. Маленький такой, семенит рядом, но ручка крепкая… Сбоку слышу: "Гляди, Васюта наш Ленина ведет! Васюта Банщиков Ленину путь открыл!.." Васютой звали по-деревенски…
И это еще не главное. Главное вот. (Сочная пауза…) Подвожу Ильича к помосту, а его нет. Помоста-то нет уже!.. Снесли начисто и втоптали в землю — наперли, а доски гнилье одно… Ну, что делать?.. Куда поставить вождя?.. На чурбанчик мой?.. Там кто-то уже на него заступил — а ну, слазь, командую, слазь к чертовой матери!.. Сдунуло дурака, подошли — Ленин на чурбанчик прыг-прыг, взгромозднулся, да толку что — росту недостает, все равно не видно его.
И тогда я принимаю решительное решение. (Одно из частых Васиных выражений, подчеркивавших роль и значение — тоже любимые его слова — данного мероприятия; нерешительные решения он тоже принимал, но не озвучивал,)
Нужно Ленина подсадить. На руки его взять, поднять — и держать! — да, больше никак. И я должен взять на себя это дело, на себя взять поднятие на высоту вождя мирового пролетариата. И я беру это дело решительно на себя, потому что, как говорил Маркс и в том числе Энгельс, мы не можем ждать милостей от природы, наша задача их вырывать с корнем.
"Владимир Ильич, — говорю, — придется вас подсадить маненечко. — Он улыбается хитренько так, простой ленинской улыбкой такой. — Разрешите попочку, Владимир Ильич". — "Как, батенька? Попочку? Чью?" — "Вашу попочку, Владимир Ильич. Вы не смущайтесь, товарищ Ленин, я парень простой, деревенский, привычный. Я быстро, раз и готово. Ведь для народа нужно. Увидели чтобы вас". — "Ну что ж, батенька, если народу требуется, то давайте. Я вам свою попочку доверяю. Не возражаю".
(На этом месте рассказа обычно у Васи в басовобаритональных обертонах трепетала слеза растроганности.)
— Приседает вежливо Ильич… Не приседайте, — говорю — я, я присяду… И хвать-хоп обеими руками его — и наверх, над собой, как ребенка. Он хоть и маленький был, но крепенький, увесистый такой, знаете. А меня охватил такой политический энтузиазм, что я веса его не почувствовал. Я держал Ленина над собой как бревнышко… как знамя… как перышко… А он речь говорил про НЭП… (Слеза в голосе.)
Бы меня спросите: неужели, Василий Михалыч, вы в продолжение целой речи вождя мирового пролетариата держали один на своих руках? Да, держал. Сначала один. И потом один — вот так вот, на вытянутых… (Зримое изображение поддерживания ладонями попочки вождя мирового пролетариата.)
Но в течение речи вождя нарастал народный энтузиазм, и ко мне присоединился народ. Поддерживать Ленина стали со всех сторон, и колени, и пятки, и голени, верзила один даже дотянулся до подмышек…
Ильич великое говорил, о продразверстке говорил, про НЭП говорил… А меня на следущий же день сделали вожаком нашей комсомольской организации. Вот так начал я путь в науку…
…Путь Васин был и уникален, и характерен для времени, достигшего небывалых успехов в постановке (или посадке) людей не на место, природой назначенное, а совершенно наоборот, и при этом перед стихией натуры человеческой ничтожного и слепого…
Быть бы Банщикову ухарем-купцом — в самый раз; или каким-нибудь хлебо- или коннозаводчиком, предпринимателем с богатырским размахом; и актером мог быть характерным — да и в своем роде был, роль профессора Банщикова исполнял хоть куда!
Самородок с огромным деловым и социальным талантом, он был и превосходным психологом: людей раскусывал с беглого взгляда — определял, кто на что способен, иметь дело или не надо, на какой дистанции держать, в какой манере общаться и как использовать.
Меня, студента, потом аспиранта, сразу определил в личные негры: я знал к тому времени несколько языков, котелок отчасти варил…
— Напишем с тобой монографию, Володя — предложил, дружески хлопнув по плечу и отечески приобняв. — По МОЕЙ любимой теме — склерозу, а?.. У меня большой материал, а вот обобщить, знаешь, все как-то некогда. Ты парень писучий. Потянем?..
Все сотрудники знали, что Вася, имея настоящего образования в районе пяти классов, не более, не в состоянии грамотно написать ни одной фразы. В любимом склерозе, как и во всем прочем в медицине, разбирался не сильней среднего сельского фельдшера.
