Все сотрудники знали, что Вася, имея настоящего образования в районе пяти классов, не более, не в состоянии грамотно написать ни одной фразы. В любимом склерозе, как и во всем прочем в медицине, разбирался не сильней среднего сельского фельдшера.
— Потянем, Василий Михалыч… Почему бы не написать… Только справлюсь ли… М-м-м…
— Можешь не беспокоиться, я тебе создам все условия. Предоставлю весь СВОЙ материал. Свободного времени — сколько хошь, только на клинические конференции иногда ходи для приличия. А кто что не так подумает, не бери в голову. Молчком все, договорились?.. Имя будет на обложке мое — меня все знают. А ты станешь скоро тоже известным, с диссертацией помогу. Деньги получишь, тебе деньги нужны, молодой еще… Половина гонорара будет твоя, сумма не маленькая. Ну, договорились, ВСЕ БУДЕТ ХО-РО-ШО! (Хлоп по плечу опять — с суровым заглядом в глаза, мощно обдав теплоходным дыханьищем. Ударный Васин метод внушения, работавший как отбойный молоток.)
На службу и вправду, к зависти многих, я ходил когда вздумается. Профессорскую монографию писал одновременно со своей кандидатской и книгой "Охота за мыслью". Полгонорара, 20 тысяч тогдашних рублей — сумма для аспирантишки фантастическая. А вскоре получил Вася за эту монографию премию, в три раза большую, чем гонорар, и не выдал с премии мне ни копейки.
Я его поздравил немножко прохладно.
Он чуть замялся, отвел глаза. Совесть у него была развита, но он хорошо умел с ней справляться.
"Живет и дает жить другим", — говорили про него. Так и было, но с уточненьицем: сам жил как хотел, другие вокруг него — как могли. Всех использовал, но никому не мешал, не зажимал, подножек не ставил — по тем временам почти святость. А уж по нынешним…
Зверино был хваток, жил смачно. Дачку отхватил в подмосковной Жуковке, посреди имений правительственных чиновников. Спецснаб, персмашины и прочие благи всегда были при нем — умел и подольститься к кому надо, и дать взятку (сам брал немерено), пристроить-устроить, наврать с три короба, пропихнуть туфту, что попало скоммуниздить…
Все это весело, непринужденно, ухарски-лихо, с жадной жизненной силищей щедрого жулика.
Любил петь-плясать, мог выпить сколько угодно, практически не пьянея, полночи прогулять с девками, а с утречка свежий, пошучивая, проворачивал кучу дел, распоряжался, гремел, принимал разношерстный народ, всегда мявшийся в очереди у кабинета…
Прима его гарема, пышногрудая, пышногубая, волоокая, перманентно улыбающаяся красавица ассистентша Ирма однажды ночью на нашем совместном дежурстве в клинике под коньячок разоткровенничалась.
— Василий Михалыч неподражаем. По размерам мужчина средний, а к потолку прыгаешь, это ужас какой-то, я просто криком кричу. Муж у меня бывший баскетболист, тот еще жеребец, но после Васи я своего Колюню совершенно не чувствую…
Самый момент сказать, что при всем своем вопиющем невежестве и вульгарности, психолекарем — не врачом, именно лекарем, важный нюанс, — Вася был отменным.
Больных пользовал на своих профессорских клинических обходах. Спектакли эти устраивались раз, иногда два в неделю. Вася на них был почти нем, но…
С семеняще-гомонящей свитой доцентов, ассистентов, ординаторов, лаборантов, студентов-кружковцев и прочей челяди, как государь, торжественно шествовал в просторном полураспахнутом шелковом белом халате, похожем на балдахин, из палаты в палату.
Величественно останавливался возле койки пациента. Вменяемые больные при этом вставали, невменяемые и слабые сидели или лежали, а в наблюдательной палате, случалось, и возбужденные психи корячились связанные.
Пока сотрудник докладывал историю болезни и статус, Вася с непроницаемо-глубокомысленным видом потряхивал бородой и вбуравливался вибрирующими глазками в лоб пациента; мыслями же был далеко. Чересчур обстоятельные доклады академично прерывал единственно знаемым латинским выражением "квантум сатис", что означало в его устах "закругляйся нафиг".
Засим принимал решительное решение тут же, на месте больного облагодетельствовать, для чего тяжким шагом вплотную на него (или на нее) надвигался и накладывал на плечи и спину рыжеволосатые лапы; облапив, вперивался в глаза, врубал психополе и рыкал:
ВСЕ БУДЕТ ХО-РРРО-ШООО!!!
Почти всем больным тут же и становилось хорошо хоть на минуту, а иногда и надолго. Случались и быстрые полные выздоровления. Колоссальная жизненная энергия, заквашенная на чудовищной сексуальной мощи, делала свое дело. Вспоминался Гришка Распутин…
Однажды лишь некая коварная упрямая шизофреничка вместо послушного улучшения взяла да и въехала Васе ногой по яйцам. Видно, зашкалило. С того раза стал Вася свое лечебное рукоприкладство и психорык производить более выборочно, предусмотрительно прикрывая одной рукой пострадавшее рабочее место.
Время от времени проводил учебно-показательные массовые сеансы гипноза на студентах-медиках, своих слушателях. Я на этих сеансах иногда ассистировал и внимательно наблюдал.
Техника была элементарная, заимствованная у гипнотизеров-эстрадников. Сперва долго и нудно объяснял, что такое гипноз — почти ахинею нес, но аудитория настраивалась, транс назревал. Потом брал в руку карандаш, поднимал, приказывал на него смотреть и начинал очень медленно, пониженным голосом считать до двадцати или тридцати, с расстановкой описывая, что должно с гипнотизируемыми происходить — и происходило.
одиннадцать…веки тяжелеют… глаза закрываются… двадцать… хочется спать… все сильней хочется спать… двадцать семь… наступает дремота… дремота… тридцать… приходит сон… сон… вы спите и продолжаете меня слышать…
Уже к счету десять-пятнадцать половина студентов впадала в глубокий сомнамбулический транс. Загипнотизированных со всех концов зала вели к Васе на сцену, или они сами поднимались и шли с полузакрытыми глазами, словно магнитом влекомые.
Вася поднимал им руки и ноги, сгибал в разные стороны — конечности застывали воскообразно в приданном положении: гипнотическая каталепсия, зрелище для доводки — в гипноз от него впадало уже четыре пятых присутствовавших или более. Вася, не мешкая, отбирал самых ярко-податливых, остальных пробуждал, оставляя в роли зрителей, и начинал демонстрировать чудеса гипнотического внушения.
Пели-плясали, собирали с пола грибочки-цветочки-ягодки, пили галлюцинаторное вино, плавали в море, превращались в собачек, в Пушкиных, моментально запоминали огромные цифры, забывали и вспоминали все что угодно, общались с призраками…
Все эти штуки Вася, превосходный интуит, производил мягко, легко и бережно, без тени унижения подопытных, на фоне непрекращающихся общеположительных внушений, так что осложнений почти не бывало, а когда все же изредка возникали, не без того (истерики, неуправляемые состояния, начала припадков…) — быстро и грамотно выводил из транса.
Студенточки после каждого сеанса порхали за ним мотыльковым облачком. Вася басисто вибрировал, отечески трепал щечки, щекотал подбородочки, самым сдобненьким нашептывал что-то иногда на ушко… Был осторожен, на аморалке не попадался.
Да, незабвенный Василий Банщиков тоже был великим гипнотизером и феноменальным артистом жизни, гением охмурежа, как и Давид Черняховский, но совершенно иного жанра, другой породы, и не столько в национальном, замечу, смысле породы, сколько в биопрофсоюзном. Разные классы существ, как, скажем, удав и тигр, каждый по-своему совершенство.
Они друг друга хорошо знали и терпеть не могли, у обоих загривок дыбом вставал при упоминании…
Давид умудрился стать единственным, кого Вася, после пары лет феодального благоволения, с треском, взашей выпер из клиники. За мелкое самозванство.
В ту пору еще студент, Давид лечил некую титулованную персону и понта ради именовал себя ассистентом клиники. А добродушнейший Вася это узнал и взбесился. Бушевал и ревел, стены дрожали. Возгремел не по факту — он сам был самозванцем с ног до содержимого головы включительно, и широко прощал своим любые грехи и всевозможное жульничество, лишь бы не выносили сор да кой-чем делились. И антисемитом не был ничуть, разве что иногда подыгрывал текущим тенденциям.
Иное тут было: взыграл инстинкт гаремодержателя, контролирующего помеченную территорию.
Гневался Банщиков вообще редко и чаще всего по причинам непостижимым. Обычно с утра уже сотрудники знали: у Васи плохое настроение, дисфория, нельзя ни с чем обращаться — откажет, обматерит, разнесет, пошлет куда подальше, догонит и добавит еще…
Через пару-тройку часов гроза утихала, и лучезарный шеф снова всех благодетельствовал и имел.
Однажды лишь на недельку и он вмерз в депрессию…
Ладно, Васюта, на сем, пожалуй, прощай. Я, левикий твой негритос, и поныне тобой восхищаюсь и продолжаю в памяти любоваться как природным явлением. Ты поимел от меня недостававшую тебе частичку мозгов, а я от тебя — градус мажорного отношения к жизни, свободу дыхания и голосовых связок, потоковость бытия, — так что квиты и друг другом довольны.
