пять лет я борюсь с этими волнами. Меня то захлестывает радостью, что ты был, то отбрасывает в отчаяние безвозвратности.
Этот камень в лесу, на котором выбиты твое имя и цифры… Ты прожил за одну жизнь несколько. Даже мы смогли впихнуть в наше столкновение столько интерпретаций.
Это кара и дар в одном. Знать тебя. И знать, что тебя больше нет.
Чувствовать тебя внутри себя и не находить тебя нигде.
Я не встречала никого больше, подобного тебе. А мне говорят люди, знающие тебя, что встречали. И я удивленно спрашиваю: «Да, правда?» И мне отвечают: «Ирина, это ты».
Копия и оригинал в одном. И в этом столько боли.
Без идеализации. Без саможертвенности. Только всепоглощающая и всеобъемлющая любовь. В чистейшем ее проявлении.
Наследство
Мы сидели с Р. в кафе и пили холодный кофе. Я приехала навестить своего друга в больнице перед очередной операцией. У нас уже были свои ритуалы.
— Что сказали врачи?
— Что я на КТ свечусь, как новогодняя елка.
— То есть все плохо?
— Ужасно.
— Прогноз?
— Пять месяцев.
— Ты был у нотариуса?
— Да. Все уладил. Можно уходить.
— Что ты уладил?
— Наследство. Страховки.
— Ты всерьез? При чем тут наследство? Ты оставляешь двух сыновей и жену. Ты с ними поговорил?
— Нет. Я не знаю, что должен им сказать.
— Ты должен внести ясность. Уйти так, чтобы не было ощущения, что вы не обсудили что-то очень важное.
— Ирина, я не знаю, как это сделать.
— Кто еще из семьи остается?
— Три брата. С одним я не общаюсь уже несколько лет.
— Нашел чем гордиться.
— Как есть.
— Ни хрена не как есть. У тебя неделя поговорить со всеми. Отдельно и всем вместе. Ты должен выдержать гнев и разочарование близких, что ты так рано уходишь.
— Откуда ты знаешь?
— От тебя. Я даю тебе сейчас то, что ты несколько лет назад дал мне: вносить ясность и не паниковать.
— Значит, мы поменялись местами?
— Считай, что так. Я просто хочу вернуть тебе то, чему ты меня научил.
— И еще есть неродная сестра. Китаянка.
— У тебя есть неродная сестра?
— Да, родители после войны удочерили, чтобы ее не выперли из страны. Так она стала членом семьи.
— Ясно. Зубы мне не заговаривай. Но с ней тоже надо попрощаться.
— Ирина, мне с тобой тоже надо будет попрощаться?
— В идеале да. Ты сможешь. Я в тебя верю.
— Я не знаю как. Я бы тебя удочерил, но ты была замужем. По закону нельзя.
— Я бы за тебя замуж вышла, но ты женат и старый. Так что нам надо искать что-то поэлегантнее.
— Ты ведь тут, в стране, одна.
— Ну у меня тут ребенок. И бывший муж. Друзья. Работа. Дом.
— Ты счастлива?
— Да. Сейчас да. Ты просто очень не вовремя решил уйти. И это больно.
— Я тебе оставлю наследство: двух своих сыновей и супругу. У тебя тут будет семья.
— Круто. Я не могу видеть твоих сыновей. Они твоя копия. Я вижу в них тебя.
— А они будут разговаривать с тобой и видеть в тебе меня.
— То еще наследство. Ну да ладно. Китаянку тоже оставишь или уже отдал ее кому?
— Да она старая. Знаешь, о нас надо написать книгу.
— Напишу. Может, и не о нас, но для людей. Обещаю.
Тут каждый за себя
У историй прощания с моим близким другом нет хронологии. Но их связывает многомерность. Это самое ценное. Наши диалоги выжжены в моей памяти — краткостью, ясностью, глубиной. Я помню эту эсэмэску от его сына семь лет назад: «Ирина, привет. Я пишу с телефона отца. Если ты хочешь попрощаться с ним, то время пришло. Ему хуже».
Я отпросилась с работы и приехала. Это молчание, тишина в доме резали слух. Каждый из нас был в своем мире. Каждый прощался по-своему. Я понимала, что к его уходу подготовиться нереально, — он все равно оставит кратер боли.
— Ирина, он в спальне. Ждет тебя. Мы сказали, что ты в пути.
— Он в сознании или под опиатами?
— Под опиатами. Слышит голоса.
— Что сказали врачи?
— Рассчитывать не на что. Остается только ждать. Мы вас оставим. Вам надо попрощаться.
— Да. Надо.
Я хотела спросить его жену, как прощаются. Но поняла: тут каждый за себя. Каждый прощается как умеет. Никто не закроет эту страницу, написав последние слова. Пройдет время — дни, недели, месяцы, годы. Эта книга останется открытой. Там столько мудрости и силы. Непоколебимо благосклонной силы.
Я зашла к нему:
— Привет. Это я. Ирина.
Он открыл глаза и блуждающим взглядом провел по комнате. Его глаза были такими голубыми, как никогда. И совершенно маленькие зрачки.
Я села рядом. Положила свою руку на его и, не переставая ее поглаживать, сказала:
— Привет.
— Ирина.
— Да.
— Ты приехала попрощаться?
— Да.
— Я слышу голоса.
— Нашел чем гордиться. Хоть кто-то стоящий?
— Со мной говорит Бог.
— Верю. Кто еще придет под опиатами к атеисту и в прошлом пастору? Что говорит?
— Ждет меня. Ирина, я боюсь.
— Я знаю, ты боишься. Я рядом.
— Пообещай, если я усну, ты не уйдешь.
— Не уйду.
— Ты меня только не буди. Это всё медикаменты.
— Да. Они помогают справиться с болями.
— Я не понимаю, как их можно употреблять добровольно.
— Сказал самый сильный психотерапевт по зависимостям из всех, кого я знаю.
— Я ничего не чувствую.
— Значит, у тебя хороший материал.
— Они не действуют. Я ощущаю боль, но ничего не чувствую.
— Это страх, он блокирует все.
— Да. Страх. Ирина. Я боюсь. Я боюсь умирать.
Его вырубает. Он закрывает глаза. Я начинаю плакать. Слезы сами текут. Я первый раз их не сдерживаю. За все время я ни разу не плакала при нем. Я рыдала в машине на пути из больницы домой. Орала и выла, как зверь. А здесь все так тихо. Здесь можно уже ничего не скрывать. Почему я не делаю так всегда — по-честному с собой, как с ним.
Первый раз в жизни я понимаю, что время у меня ограничено. Я не единственная, кто хочет побыть сейчас с ним. Какое-то царапающее ощущение, что пора идти. Куда? Зачем? Это ведь наш последний разговор. И от него мне не сбежать.
Он начинает говорить. Слабый голос. Почти шепот. Приоткрывает глаза. Фокусирует взгляд на мне:
— Ты здесь.
— Да.
— Я хочу, чтобы это закончилось.
— Верю. Я люблю тебя. Ты знаешь об этом. И буду любить, даже когда тебя не будет рядом.
— Я люблю тебя. И буду любить. Когда меня не будет рядом.
— Любовь
