«Одиночество ваше, великие люди, заставляет играть и вас, и скулы ваши. Страдайте же, если хотите! Может быть, сгодится блеяние это для слезливой книжонки!
Как тяжела пустота! Как тяжела! Не играть, но играться — вот чего не умеете вы, высшие люди. Как же быть вам счастливыми?!
Превратно понимаете вы человека, ибо назвали его вы несчастнейшим. Так знайте же, что не знали вы еще человека, ибо имя ему — счастливейший!»
* * *
«Сколько же добрых слов сказали вы о надежде, сколько! Но на что одиночество может надеяться? Страдания избежать? Но как избежать, по кругу бегая?
Над чем же смеетесь вы, люди великие? Ах, от ужаса вашего вам щекотно! О чем плачете вы? О страхе своем и от глупости! Слезы свои ставите выше вы смеха вашего, оттого и робеете, оттого и надеетесь!
Где же видели вы, чтобы смех надеялся? Не было такого и быть не могло! Так чего же вы плачете?
Пустота ваша села на хвост себе и теперь тявкает жалобно! Так она потешается, не умеющая смеяться!»
* * *
«В одиночестве вашем пестуете вы любовь, великие люди, ибо миражам место в пустыне!
Слышится мне смех безумных из пустыни вашей. Я же не знаю смеха иного, кроме радостного!
Вы скажете: «Он смело танцует!» Боже, как мне смешно! Я не знаю смелости, ибо не ведаю я страха!»
* * *
«Безгранична пустыня одиночества вашего, великие люди, так выполнили вы завет моей радости! Что ж, теперь ставьте пред собой новые цели! Я хочу посмотреть, как перешагнете вы линию горизонта!
Когда ж будете вы Танцевать, великие? Ноги ваши сковал песок страха вашего, руки ваши обвисли под грузом страданий ваших! Тина печали вашей — вот влага пустыни одиночества вашего!
Я Сам Танцую, Сам! А ноги и руки мои — разве же это не я Сам? Улыбка Танцует на моих устах, ибо бабочка она, но не Цербер!
И легок мой Танец, как мотылек с прозрачными крыльями, ибо нет у Него цели!»
* * *
«Кто ж видел из вас, люди великие, как танцуют лепестки шелковые роз, распускающихся в сиянии сфер росы утренней?
Кто ж видел из вас лепестки, что танцуют под лучами восходящего солнца? Кто ж видел из вас лепестки, колеблемые ветром весенним?
Кто из вас видел?!
Одиночество слепо! Что знаете о Танце вы, одинокие?! Даже дыхание ваше зловонно! Так ли пахнут розы танцующие? О, как свежо пахнут сердца роз распускающихся!
Вы для меня — бутоны цветов прекрасных, великие люди. И не спешу я сорвать вас со стеблей изумрудных, ибо хочу я видеть ваш Танец!
Но прежде должны вы прозреть! Так освободитесь же от тлетворных иллюзий страданий ваших!»
* * *
«Берегите, великие люди, самих Себя! Не расточайте самих Себя понапрасну! Сколько пены и тины в жизни вашей, и как мало Жизни! Оглянитесь же: кругом вас Другие, и Они Танцуют!
Прислушайтесь же к своему сердцу, неужели не слышите вы нежной его мелодии? Доколь еще будете вкушать вы лязганье страха вашего, брюзжанье страдания и грохот одинокой воли?
Л скорбь — глупость, неужели же вы не знаете этого? Неужели же одиночество ваше дороже Другого вам? Так что ж не Танцуете вы, растерявшиеся?
Нечего вам бояться!»
* * *
«Жизнь Танцует своими ветрами, Жизнь Танцует горными вершинами, Жизнь Танцует величием облаков пурпурных и финифтевой глубиной морей!
Что ж медлите вы, чего ждете? Танцевать можно только сейчас!
Видели ли вы толпу черную, покрытую язвами, великие люди? То было видение одиночества вашего! То было страдание ваше — лицом к лицу!
А Заратустра смеется, смеется и Танцует, ибо не толпу видит он, незнающий одиночества, а Других!
Раз, раз, раз! Слышите вы меня?! Я Танцую!
Это Танцует Смех Заратустры! Раз, раз, раз!»
И все танцевали в пещере Заратустры под звуки бархатного его голоса. Все кружились, воздушные, и пели звонкими голосами своего смеха. То были великие люди!
Я же сидел тихо, прижавшись к стене, и смотрел на огонь, что так весело играл языками по мрачным сводам, превратив их в дивные ажурные вирши. Мне было легко и радостно.
Как же хорош был Заратустра в Танце своем! Как сгибались его крепкие руки, открытые, словно ветви цветущих каштанов! Как двигались его стопы, подобные волнам на горной реке! Как ровен был его стан, натянутый звучной струной трепещущей арфы!
Томное расслабление прокатилось по всему моему телу потоком свежего воздуха, веки отяжелели и покрыли мои глаза, как индийские опахала. Наверное, я задремал. Не знаю, сколько длилось мое забытье, но когда я проснулся, то охватило меня странное чувство. Что-то изменилось в стане танцующих…
Танец их стал бесноватым, судорога пляски сотрясала этих паяцев, огонь злобно мерцал, стены пещеры сгрудились, словно налитые свинцом, а резкие тени мрачно гарцевали по трещинам сводов.
«Великие люди! Великие люди! — пел лукавый Чародей, отплясывая на углях. — Открыл Заратустра нам тайну! Тайное стало явным, явное манит нас обманом правды своей! Скорее!»
Своды сотрясались чудовищным хохотом, лица паяцев каменели, движения разрезали тени, тени покрывали собой судорожные жесты.
«Великие люди, знаете вы, знаете вы теперь, что есть человек! Думали вы, он избыточен, он же — огромен! Думали вы, он граница, а он — бездна!
Слышали вы Заратустру?!
Скрытое должно пробудиться! Просыпайтесь, духи ночи! Демоны жажды, внемлите голосам! Мы идем!
Сердца полны страсти! Сознание — пусто, воля — свободна! Мир созидается разрушением! Мы разрушаем!
Долог век заключения нашего! Тягостно заключение! Но мы раскусим оковы его зубами своими! Плоть безумствует, Великая — жаждет!
Что человек, если не тело?!»
Тела беснующихся слились в единую массу, колеблемую металлическим ритмом. Сиплый голос Чародея, осыпавшего мрак пещеры огненными углями, вызвал во мне животный ужас:
«Великие люди, к вам обращается моя холодная жажда! Ваши тела она жаждет, ибо жаждет она человека!
Плоть от плоти, кровь от крови, страсть от страсти — какова Жизнь! Отдайтесь, отдайтесь, желающие быть желанными! Я желаю! Отдайтесь!
Слабые и бессильные, ваша обитель в страсти, ваша жизнь в жажде! Ее я хочу поглотить, ею хочу напитаться! Трепещите!
Агнцы, вы станете мясом! Агнцы, вы станете кровью! Стенающие, на себя я возьму грехи ваши! За вас умру! Но прежде отдайтесь!
Ничто повелевает, великое Ничто! Все обращается в тлен, и хватит ждать, пора действовать!
Слышали вы Заратустру?!»
Толпа неистовствовала, толпа трепетала. Крики обратились в неистовый стон:
«Страх отступает перед величием жажды! Блаженство грядет, страсть поглотит страсть! Не бойтесь! Отдайтесь!
Воля ваша ничтожна, воля ваша бессильна! Вы же не способны грешить, страждущие, чего вы боитесь?!
Грех! Грех! Грех! Что есть грех, если не слезы страдания?! Не блаженствовать — вот высший из грехов наших, собратья!
Наслаждение! О наслаждении просит нас жизнь, ибо она одна! Так говорил Заратустра!
Слышали вы слово его, друзья?! Зло — призрачно, зло — иллюзорно! Нет иллюзии большей, чем зло!
Довольно, довольно! Не к чему больше стремиться, всё уже есть, всё уже есть! Пользуйтесь, великие люди, ибо знаете вы слово: "Довольно!"
Слышали вы слова Заратустры?!»
Грохот скандирующего эха, топот и хохот, стоны и вскрики — вот что заставляло дрожать стены этой мрачной пещеры. Лишь только тени людей не дрожали, они пульсировали, подобно набату.
«Великие люди! Только поэты и скоморохи плодят одиночество! Мы же не будем более потакать слабости! Мы свершаем!
Слышали вы Заратустру, друзья?!
Он открыл мне глаза: вы Другие! И я Другой! Что ж мешает нам соединиться? Мы отдадимся друг другу, ибо мы — страсть, мы — жажда! Будем Едины!
Сольемся, упав с высоты, мои водопады! Униженные, мы будем возвышены! Нас не обманет стыдливая совесть! Чего нам бояться, вершители?!
Прочь, одиночество, прочь из нашей пещеры! Здесь — в доме нашем — царствует свою силу Единство! Тьма также едина, как Свет! Пусть же Тьма будет Светом!
Так завещал Заратустра!!!»
«Так завещал Заратустра!» — кричали безумные паяцы с мертвыми лицами, раскрашенные языками красного пламени.
В этот миг я ощутил себя живым участником страшного сна, я вжался в стену, скукожился и задрожал.
«О НЕТ!!! - чей-то голос, сдавленный, но пронзительный, словно птица, вырвавшаяся из сетей, разрезал дурман сладострастия. — Стойте!»
Все замерли, замерли в уродливых позах, и только тени всё еще бесцельно гуляли по ядовито-красным стенам пещеры. Внезапно, как гром, грянула тишина, и только случайный треск пылающих головешек в мерцающем костре нарушал немой звук тишины.
