лет баловали своим восхищением, или не позволяли выходить за жесткие рамки норм, или просто эксплуатировали и унижали. Смиренный тип, напротив, подрастал в
чьей-то тени: любимчика брата или сестры, родителя, которым все восхищались, красавицы-матери или благодушно-деспотичного отца. Такое весьма неустойчивое положение порождает массу страхов. Но ценой самоотверженного поклонения и преданности ребенок все-таки добился небольшой доли любви. У ребенка могла быть, например, страдалица мать, которая требовала исключительной заботы и внимания, и если вдруг уровень этой заботы снижался, она заставляла его чувствовать себя виноватым. Это могли быть отец или мать, которым слепое восхищение прибавляло щедрости и дружелюбия; это могли быть заносчивый брат или сестра, которые дарили свою ласку и покровительство в обмен на заискивание и угождение [58]. И вот через несколько лет, пока желание взбунтоваться боролось в сердце ребенка с его потребностью в любви, он подавил свою враждебность, смирил дух борьбы, и потребность в любви взяла верх. Он утихомирил свой гнев и стал уступчивым, научился всех любить и склоняться в беспомощном восхищении перед теми, кого больше всего боялся. Он стал слишком остро чувствовать враждебное напряжение и теперь вынужден снимать его и сглаживать острые углы. Поскольку завоевывать других превратилось в сверхважную задачу, он старался развить в себе те качества, которые делают его приятным и внушающим любовь. Иногда, в подростковом возрасте, начинался новый бунтарский период, сопровождающийся лихорадочным и нервным честолюбием. Но он снова отступался от этих захватнических влечений ради любви и защиты, иногда первая влюбленность была тому причиной. Дальнейшее развитие типа во многом определяется тем, насколько были подавлены бунт и честолюбие или насколько полным стал возврат к подчиненности, привязанности или любви.
Как и любой другой невротик, смиренный тип решает проблему своих потребностей, развивавшихся в нем с детства, пытаясь себя идеализировать. Но для этого есть один-единственный способ. Его идеальный образ Я прежде всего – сплав «достойных любви» качеств, таких как альтруизм, доброта, щедрость, смирение, святость, благородство, сострадание. Беспомощность, страдания, жертвенность стоят на прославлении во второй очереди. В отличие от высокомерно-мстительного типа личности, в нем также поощряются чувства радости и страдания, неравнодушие не только к отдельным людям, но и ко всему человечеству, к искусству, природе, всевозможным «общечеловеческим» ценностям. Глубокие чувства – неотъемлемая часть его образа Я. Он сможет выполнять внутренние предписания только в случае усиления тенденций к пренебрежению собой, выросшие из его метода решения своего базального конфликта с людьми. По этой причине он должен развивать амбивалентное отношение к собственной гордости. Все, что у него есть, это безгрешные и достойные любви качества его псевдо-Я, и он не может не гордиться ими. Одна пациентка, идя на поправку, сказала о себе: «Я смиренно принимала свое нравственное превосходство как данность».
Итак, он отрекается от своей гордости, но она и не заявляет о себе в полный голос в его поведении, она проявляется во множестве неявных форм, в которых обычно и развивается невротическая гордость, – в уязвимости, в различного рода избеганиях, в защитных механизмах, позволяющих «сохранить лицо», и т. п. С другой стороны, сам его имидж святого и завоевателя сердец запрещает любое сознательное чувство гордости. Он должен удариться в другую крайность, чтобы и следа ее не было. Так начинается процесс «усушки», превращающий его в маленькое и беззащитное существо. Отождествлять себя со своим горделивым и достославным Я для него неприемлемо. Он видит себя только в подчинении себе, принесенным в жертву Я. Он чувствует себя не только маленьким и беззащитным, но и виноватым, нежеланным, нелюбимым, глупым, некомпетентным. Он – половая тряпка и безропотно отождествляет себя с теми, кого попирают ногами. Следовательно, исключение гордости из осознания входит в его метод решения внутреннего конфликта.
В этом решении, в той мере, в какой мы исследовали его, два слабых момента. Один – это процесс «усушки», который влечет за собой библейский грех против себя самого – зарывание своего таланта в землю. Другой касается того способа, которым табу на захват делает его беспомощной жертвой ненависти к себе. Подобное мы наблюдаем у многих смиренных пациентов в начале анализа, когда они застывают от ужаса, если находят, в чем себя упрекнуть. Этот тип, часто не осознающий связь между самообвинением и ужасом, просто переживает факт того, что он испуган или паникует. Он, как правило, сознает, что склонен упрекать себя, но, не особенно задумываясь об этом, считает это признаком своей кристальной честности с самим собой.
Он может также знать, что с излишней готовностью принимает обвинения со стороны окружающих, и только позже понимает, что они были безосновательны, но ему проще было объявить виноватым себя, чем обвинять других. По сути, он реагирует на критику признанием своей вины или ошибки так быстро и автоматически, что его рассудок просто не успевает вмешаться. Но он мало сознает, что прямо оскорбляет себя, и еще меньше – до какой степени доходят эти оскорбления. Его сны полнятся символами презрения к себе и самоосуждения. Типичны сновидения о казни, в которых он приговорен к смерти, он не знает за что, но принимает это, никто не проявляет ни милосердия, ни даже интереса к нему. У него бывают сновидения и фантазии, в которых его пытают. Страх перед пытками может проявиться в ипохондрических страхах: головная боль – подозрение на опухоль мозга, запершило в горле – туберкулез, заболел живот – значит, у него рак.
Постепенно, в ходе сеансов психоанализа проясняется, какова сила этих самообвинений и самомучительства. Любое затруднение, которое становится предметом обсуждения, может быть поводом лишний раз себя куснуть. Проблеск осознания своей враждебности заставляет его чувствовать себя потенциальным убийцей. Открытие того, какие надежды он возлагает на окружающих, превращает его в хищного эксплуататора. Понимание, что он не очень грамотно распоряжается своим временем и деньгами, возбуждает в нем страх «полного краха». Сам факт тревоги может заставить его чувствовать себя совершенно неуравновешенным типом, на грани сумасшествия. В том случае, когда такие реакции не скрываются, может показаться, что анализ только ухудшает состояние пациента.
Сперва возникает впечатление, что ненависть или презрение к себе в этом случае сильнее, чем при других видах невроза. Но узнав нашего пациента лучше и сравнив его ситуацию с другим нашим клиническим опытом, мы откажемся от этого предположения и поймем, что на самом деле он более беспомощен перед своей ненавистью к себе. Но у него нет столько эффективных средств защиты от нее, сколько имеет в своем распоряжении захватнический тип. А он старается оставаться верным своим специальным надо и нельзя, и, как в случае
