Таким образом, мы можем дополнить наш тезис об онтогенетическом развитии видового поведения третьим положением, а именно, что и собственно врожденные акты поведения не преформированы изначально, но являются результатом реального процесса развития, происходящего в пренатальном периоде.
Наконец, третий важнейший тезис, который в настоящее время может быть выдвинут в связи с проблемой инстинктов, непосредственно вытекает из первых двух и поэтому не требует специального обоснования. Он заключается в том, что всякое развитое инстинктивное поведение нуждается не только в начальном толчке – внешнем или внутреннем стимуле, приводящем в действие далее автоматически развертывающийся сложный цепной процесс, но обязательно предполагает непрерывно происходящую афферентацию со стороны внешней среды. Инстинктивное поведение всегда, следовательно, осуществляется по той схеме, которую Жане называет схемой «продолженного» акта (acte suspensif). «Нельзя, – замечает Жане, – укусить добычу в ответ на донесшийся запах; нужно активно поддержать, усилить его действие – двигаться по направлению его распространения, нужно далее заметить добычу, потом войти в непосредственное соприкосновение с ней – получив тактильное ощущение; лишь затем можно начать ее поедание» [146] .
Даже самое простое, на первый взгляд, поведение животного требует этой непрерывной внешней афферентации и менее всего похоже на «поведение» пущенной в действие заводной игрушки. Как бы ни были устойчивы и сходны общие очертания процесса, его отдельные двигательные звенья всегда изменчивы и различны.
«Присмотритесь, – говорит Бойтендейк, – к летающей летним вечером ласточке. Быстры и точны извивы ее непрерывного полета, в котором она настигает одно насекомое за другим. Никогда воспринимаемая ситуация не остается дважды одной и той же, никогда движения не повторяются, если присмотреться к их деталям… В жизни животных, волнующей своей простотой и вместе с тем своим сложным характером, не бывает механического повторения, и мы имеем возвращение лишь аналогичных, однородных явлений, лишь сходных между собою тем… Заметьте, как действие животных направляется никогда не разрушающимся единством перцепции и движения и как создается это взаимообратимое круговое движение… Все, что осуществляется в действии, является одновременно достоянием отражения в психике» [147] .
В этом, действительно, лежит ядро всей проблемы. Поэтому мы и назвали наш последний – третий – тезис важнейшим. Но об этом мы еще будем говорить специально.
Приведенный обзор главнейших данных, относящихся к характеристике как самого примитивного, так и более сложного поведения животных, показывает, что представление о начальной ступени развития как о ступени строго фиксированного, стереотипного поведения, не способного адаптироваться к индивидуальным условиям, стоит в противоречии с точными фактами.
Даже деятельность простейших животных обладает пластичностью и не может быть сведена к механической сумме тропизмов, если последние понимать как вынужденные, автоматические движения, полностью обусловленные неодинаковостью физико-химических процессов на периферии организма, создаваемой односторонним действием раздражителя. В отношении этих животных, как мы уже отмечали, вообще трудно говорить о наследственно-фиксированном и индивидуально-приобретенном поведении. Оно более всего напоминает поведение на ранних ступенях онтогенеза, так, как его описывают современные эмбриологи; представляя собой систему достаточно диффузных реакций, оно, скорее, позволяет говорить об их поляризованности и общей направленности, чем о специализированных и устойчивых дифференцированных физиологических связях, лежащих в их основе. Уже самый анатомо-физиологический тип этих до-нервных связей исключает возможность приписать им полную оформленность и устойчивость.
Итак, строго фиксированное, лишенное всякой пластичности, стереотипное поведение вовсе не составляет самой ранней, начальной ступени в развитии деятельности животных.
Более сложным становится вопрос, когда мы переходим к таким животным, как насекомые.
У этих относительно высокоорганизованных животных уже ясно выделяются, с одной стороны, процессы видового поведения – поведения, которое мы постоянно встречаем у представителей одного и того же вида и которое, очевидно, обязано своим происхождением отложившемуся филогенетическому опыту, а с другой стороны – процессы поведения, которые формируются под исключительным влиянием индивидуального опыта. На еще более высоких ступенях развития могут быть дифференцированы также и анатомо-физиологические механизмы обеих этих форм поведения.
Таким образом, решение вопроса переносится на более высокую эволюционную ступень. Однако и здесь он должен быть решен отрицательно: инстинктивного поведения, обладающего теми признаками, которые приписываются ему Бюлером и большинством писателей-популяризаторов, попросту не существует.
Значит ли это, что мы склонны вовсе отрицать своеобразие видового поведения, как это делают некоторые современные авторы? [148] Мы думаем несколько иначе. Мы думаем, что конкретное рассмотрение фактов поведения животных подсказывает другое решение: врожденное видовое поведение, несомненно, может быть выделено и рассмотрено как особая форма поведения, по крайней мере, у животных, стоящих на относительно более высоких ступенях биологической эволюции; оно, однако, отнюдь не должно противопоставляться поведению, индивидуально формирующемуся.
Мы думаем, что это противопоставление, возникшее, с одной стороны, из чисто идеалистического понимания инстинктов (каким оно остается и у Бюлера), а с другой стороны – из механистических попыток свести деятельность животных к осуществляющим ее физиологическим механизмам, является несостоятельным по следующим главным основаниям.
Во-первых, врожденные процессы поведения и процессы, индивидуально приобретенные, всегда реально даны в неразложимом единстве. Выше мы видели, что уже первоначальное включение видового поведения, осуществляющегося на основе врожденных механизмов, происходит в форме своеобразного научения; таким образом, известная пластичность, приспособляемость является необходимым условием реализации врожденных актов. В сущности, представление о неадаптированном к индивидуальным условиям чисто врожденном поведении не соответствует никакой конкретной реальности. Даже пресловутое «зарывание» молодой белкой орехов в ковер, устилающий пол комнаты, не может, конечно, происходить иначе, как при условии известного приспособления ее поведения к тем необычным условиям, в которых оно теперь осуществляется.
Поэтому там, где мы можем выделить у животного достаточно ярко выраженное врожденное видовое поведение, там мы можем выделить и процессы научения, приспособления. И наоборот: подобно тому, как не существует поведения, осуществляющегося исключительно врожденными, стереотипными движениями, не способными адаптироваться к индивидуальным условиям жизни животных, так не существует у животных и таких навыков, которые образуются вне зависимости от их видового поведения.
Биологический подход к поведению животных позволяет обнаружить интимнейшую зависимость процессов научения от образа жизни вида. Так, изучая формирование навыков у жаб, Бойтендейк (1930) в одной из серий своих экспериментов давал этим животным таких насекомых, которые вызывали у них резко отрицательную реакцию. Достаточно было одного-единственного опыта, чтобы жаба в течение многих часов после этого отказывалась от попыток съесть муравья или даже другое насекомое, напоминающее его своим видом. В других же экспериментах он отгораживал от жабы добычу (дождевого червя) стеклом; при этих условиях, несмотря на то что она всякий раз наталкивается на стекло, жаба, наоборот, обнаруживает большое упорство: она делает множество попыток, прежде чем ее реакция затормозится. Даже усиление момента «наказания» не вызывает прекращения движений. В опытах Аббо (Abbott) лягушка продолжала набрасываться на добычу, окруженную иглами, в продолжение 72 часов, пока кожа ее верхней челюсти не была полностью изодрана. Биологическое значение различия в скорости образования связей того и другого рода совершенно понятно, если принять ко внимание условия жизни вида: «Если, – говорит Бойтендейк, – жаба во время своей вечерней охоты приблизится к муравейнику и схватит муравья, то быстрое образование связи предохранит ее от поглощения других таких же насекомых, вредных благодаря кислоте, которой они обладают. Наоборот, когда жаба пытается схватить дождевого червя, но это ей не удается, то повторение попыток в обычных условиях может помочь ей все же завладеть пищей» [149] .
