прошёл по каждому сантиметру постели и пола, ощупал стены, перетряс всё бельё, снял с себя всё и переоделся. Я вытряс даже тапки. Осмотрел потолок и шторы. Ничего. Изрядно устав, я перестал доверять дивану и отправился досыпать прерванный сон в другую комнату в глубокое кресло. Но только я полубоком устроился, как укол повторился. Это было уже чересчур. У меня даже глаза были открыты. Я получил сильнейший укол во вторую ягодицу, которая как раз была кнаружи, выстояла немного из удобного кресла. Я подскочил не только от боли. Теперь это была проблема, беда. Меня колят или кусают в собственной квартире. Недружелюбный безлюдный мир вошёл ко мне и отбирает моё. Мой покой, мой сон. Зеркало показало вторую кровоточащую точку, почти симметричную первой. Под обеими я нащупал небольшие болезненные шарики, второй казался больше и неприятней. В этот же момент я обнаружил ещё один дополнительный след от укола. Он располагался в странном месте — на подушечке безымянного пальца правой руки. В отличие от ягодицы, совсем меня не беспокоил. От сна не осталось и намёка, и я ходил от окна к окну в ярости, негодовании и одновременно в страхе, что стоит мне лишь присесть, третий укол настигнет, выйдет из стула или прямо из воздуха. Я ходил так долго, что ноги и поясница начали гудеть. Большой палец на левой стопе онемел и цеплял небольшой порожек при входе в кухню. За окнами жил яркий не по-мартовски солнечный день. Дождь смыл большую часть снега и сделал окна чище. Вместо того чтобы отдохнуть, пусть и на полу либо в туалете, я оделся и вышел из квартиры. За дверью меня подкараулил новый неприятный сюрприз. Вместо короткого серого коридора к лифту я шагнул в широкий светлый проход с высоким потолком. По одной его стороне были неестественно огромные окна в белых деревянных рамах, пропускавшие внутрь тот же, что и в кухне яркий день. По другой стороне коридора висели глупые плакаты с рекламой здорового образа жизни. Они предупреждали об очевидных и от того смешных вещах. Вроде важности прогулок, свежего воздуха или опасности гриппа в осенний период. Затёртая ковровая дорожка вела в сторону лифта, но лифта не оказалось. Как и поворота к нему, как и мусоропровода, как и номеров на дверях рядом с моей. Мои привычные соседи 261 и 260 больше не существовали. В коридоре были двери, без цифр, дверных ручек и походили скорее на двери в школьные классы, чем на защитные грубые двери, которыми исчезнувшие жители отделяли себя от меня в часы приватной жизни. Я прогулялся по новому пространству удивляясь и недоумевая. Затем меня так заманило в сон, что я, вероятно, уснул за пределами квартиры.
Новым утром, а может быть это было и не утро, свет в помещении оказался электрическим, я лежал в незнакомой обстановке. Расположение предметов было точно как в моей комнате, но вместо дивана была кровать, вместо моей люстры чужая, встроенного шкафа не было, как и стопки свитеров. На обеих руках я увидел небольшие синяки, снова в локтевых сгибах. А увидел я их легко поскольку на мне была не моя одежда. Майка. Белая и растянутая. Но ведь я не ношу майки. Я не испытывал ни чувства голода, ни холода, ни времени. Мне ничего не хотелось. Я даже не встал с кровати. Размышлял. Наблюдал, как я размышляю. Я вспомнил одного философа, которого читал или слушал ещё тогда, когда в мире жили люди. Он рассказывал о том, что после смерти мы попадём не просто в рай, ад или иной потусторонний мир. Философ был убеждён, что это будет наш персональный мир. Личный рай. Жизнь наша продолжится в персонифицированном раю, поскольку невозможно создать общий для всех рай. Все мы прожили разную жизнь и в самой разной степени отличны и заслуживаем всякого разного. Дифференцированную послежизнь. Невозможно представить, чтобы два человека были настолько одинаково праведными или грешными чтобы получили идентичные условия бессметной посмертной жизни. Мысли эти меня так заняли, что я начал видеть смысл в том, что я один. Людей не забрали. Я просто умер. Незаметно. Как-то так. Я оказался в обстановке сначала мне полностью знакомой, как офис или двор. Но без людей, ибо невозможно оказаться с кем-либо в одинаковых условиях после умирания. Затем мой новый мир начал меняться по правилам местной вселенной. Рай или ад, где я сейчас, стал приобретать свои реальные границы и цвета. Дождь. Коридор. Мои синяки или шишки в полужопиях, наверное, это кара или награда. Я пока не разобрался. Но скоро может проясниться. Скоро мне покажут и другие коридоры, появятся новые пятна на груди или иное. Это другая реальность и мне следует её принять. Уж умереть-то я здесь не смогу. Дальше идти некуда. Это мой персональный мир. Он пуст и принадлежит мне. Каждый окажется в подобном месте независимо от желаний и месяца в календаре. Мы все придём к своему пустому миру. Я успокоился и совершенно не отреагировал, когда из ниоткуда, из невидимой пустоты, в меня впился очередной острый и внезапный укус. Отчего-то на этот раз в плечо, там, где у меня при жизни был рубчик от какой-то старинной детской прививки. Возможно пострадало моё плечо от того, что я лежал на спине и скрыл свои ягодицы, так любимые для жала-иглы.
Где моя собака? Где! Моя! Собака! Я вскочил и оббежал всю квартиру несколько раз. Вещи были не на своих местах и я ударился мизинцем ноги, спотыкался и даже налетел на полуоткрытую дверь. Всё попадалось мне под ноги не в том порядке. В коридоре снаружи пса не было. Не видно было и за окнами во дворе. Внезапно, мой высокий этаж вдруг превратился в первый. Я кричал и звал на разный манер. Припомнил все возможные имена пса, все прозвища и все ласковые слова. Я даже громко завыл, как он умел, чтобы привлечь внимание собаки. Вернулся в комнату и стал открывать окно. У меня ничего не вышло и в этот момент я получил самый острый за всё время укол в зад. Резко развернувшись я начал махать руками по воздуху, бить ногами и бодаться головой. Хотя передо мной никого не было, я отчаянно не хотел получать укусы-уколы вместо того чтобы искать свою собаку. И я постоянно, постоянно звал пса. Мои руки
