Только при условии определенной стабильности в течение продолжительного времени люди могут надеяться следовать методу разума. И не потому, что человечество не способно к этому, или потому, что обращение к разуму неосуществимо, а потому, что эволюция разума в сфере политики находится в зачаточном состоянии. Наши рациональные представления о политике по-прежнему являются грубыми обобщениями, намного более абстрактными и намного менее проработанными, чем обобщения, нужные для практической работы. Исключение составляют те случаи, когда интересующая нас совокупность данных достаточно велика, чтобы можно было отбросить индивидуальные особенности и показать значительное единообразие. В делах политических разум особенно незрел в том, что касается предсказания поведения отдельно взятых индивидов, поскольку в поведении людей даже мельчайшее исходное отличие часто оборачивается значительными расхождениями. Именно поэтому, вероятно, когда в неожиданных ситуациях мы настаиваем исключительно на апеллировании к разуму, мы попадаем впросак и становимся мишенью для насмешек.
4Это происходит потому, что наш разум не поспевает в своем развитии за темпом, в котором людям приходится действовать. Следовательно, при текущем состоянии политической науки одна ситуация сменяет другую до того, как первая была достаточно хорошо осмыслена и понята. Поэтому значительная часть политической критики осуществляется ретроспективно. Как при обнаружении чего-то неизвестного, так и при распространении того, что было испробовано, существует временной дифференциал, который должен гораздо больше, чем раньше, интересовать политических философов. Мы начали, главным образом под влиянием Грэхема Уоллеса[414], исследовать воздействие невидимой среды на наши мнения. Мы пока практически не понимаем стихии времени в политике, хотя она почти напрямую зависит от возможности воплощения на практике любого конструктивного предложения[415]. Например, мы видим, что уместность любого плана зависит от времени, необходимого для его реализации. Потому что с течением времени она зависит от того, останутся ли те фактические сведения, которые заложены в план как данность, неизменными[416]. Здесь имеется фактор, который реалистически мыслящие и опытные люди принимают во внимание, и этот фактор позволяет отличать их от оппортунистов, мечтателей, обывателей и педантов[417]. Но на сегодняшний день мы не обладаем систематическими представлениями, каким образом исчисление времени выступает составной частью политики.
До тех пор, пока эти вопросы не стали нам понятны, мы можем, по крайней мере, иметь в виду, что столкнулись с проблемой, имеющей исключительную теоретическую сложность и важнейшее практическое значение. Это поможет нам стремиться к платоновскому идеалу, не разделяя его поспешного заключения о порочности тех, кто не внимает разуму. Трудно подчиняться разуму в политике, когда вы пытаетесь совместить два процесса, которые развиваются разными темпами. До тех пор, пока разум не станет конкретным и отточенным, текущая политическая борьба будет требовать приложения природного ума, силы и веры, которые разум никогда не может ни обеспечивать, ни контролировать, потому что жизненные факты слишком недифференцированны, чтобы подчиняться ему. Методы социальной науки столь несовершенны, что, принимая многие принципиальные и эпизодические решения, нам не остается ничего другого, кроме как полагаться на собственную интуицию.
Веру в разум мы можем обратить в одно из таких интуитивных представлений. Мы можем использовать природный ум и силу, чтобы создать точку опоры для разума. За картинами мира, которые предстают нашему взору, мы можем попытаться увидеть будущее и там, где это возможно, решать проблемы настоящего, исходя из предполагаемого развития событий. И даже тогда, когда у нас есть желание принять во внимание будущее, мы опять и опять обнаруживаем, что не знаем наверняка, какие наши действия будут согласовываться с диктатом разума. Число человеческих проблем, при решении которых мы можем слушать веления разума, невелико.
5Однако в милости к ближним, которая исходит от самопознания и твердой веры в то, что ни один человек как общественное животное не одинок в своих поисках более дружественного мира, содержится доля благородного обмана. Люди корчат друг другу столько гримас, что не все из этих гримас кажутся важными. И там, где все столь неопределенно, где столько поступков совершается на основе догадок, где не достает обыкновенной порядочности, нужно жить с верой в торжество доброй воли. Мы не можем доказать в каждом конкретном случае, что это так и будет, мы не можем также показать, почему ненависть, нетерпимость, подозрительность, фанатизм, скрытность, страх и ложь являются семью смертными грехами против общественного мнения. Мы можем только настаивать на том, что им не место в обращении к разуму, что они в конечном итоге отравляют жизнь; и, заняв определенные позиции по отношению к миру, который переживет и наши трудности и нас самих, мы можем испытывать против них искренние предубеждения.
Нам это удастся еще лучше, если мы не допустим, чтобы страх и фанатизм заставили нас брезгливо отвернуться от реальности и потерять к ней интерес по причине утраты веры в будущее человека. Нет причин для подобного отчаяния, потому что все «если», от которых, как сказал Джемс, зависит наша судьба, чреваты последствиями, как оно всегда и было. Мы стали свидетелями жестокости, и именно потому, что она казалась нам неестественной, это не привело к окончательному краху. Это были только Берлин, Москва, Версаль с 1914-го по 1919-й, а не Армагеддон, о котором мы говорили, пользуясь языком метафоры. Чем более реалистично и смело люди смотрели на жестокость и истерию, тем больше права они имели говорить, ссылаясь на эту, еще одну, страшную войну: совсем не глупо считать, что ум, храбрость и инициатива никогда не создадут хорошую жизнь для всех людей.
Однако ужас испытывали не все. Были подкупленные, но были и неподкупные. Была грязь, но были и чудеса добродетели. Было страшно много лжи. Но были и те, кто стремился развеять эту ложь. Нельзя считать суждением, а можно считать только настроением, когда люди отрицают, что такими, какими стали только некоторые, могло оказаться значительно большее число, а то и большинство людей. Вы можете отчаиваться по поводу того, чего никогда не бывало. Вы можете утратить надежду на появление у вас трех голов, хотя Бернард Шоу не оставлял даже этой надежды. Но нельзя терять надежду на появление возможностей, которые могли бы возникнуть благодаря уже проявленному кем-то человеческому качеству. И если посреди всех ужасов этого десятилетия вы не разглядели замечательных людей и не ощутили замечательных мгновений, то и сам Господь Бог не сможет вам помочь.
Платон. Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1993. С. 55.
Липпман достаточно рано отошел от иудейской общины, к которой принадлежали его предки, и не занимал позицию слепого адвоката своих соплеменников в обсуждении проблем антисемитизма (см. об этом, напр.: Adams L. L. Walter Lippmann. Boston: Twayne Publishers, a Division of G. K. Hall & Co. 1977. Conclusions. О позиции Липпмана как независимого политического обозревателя см. также: Печатное В. О. Уолтер Липман и пути Америки. М.: Международные отношения, 1994.
Adams L. L. Op. cit. P. 37, 184. Окончив Гарвардский университет, Липпман проучился в течение семестра в аспирантуре Гарвардского университета, но в 1910 году сделал выбор в пользу журналистики (там же. Р. 23).
Как показывает В. П. Горан, эта проблематика восходит по крайней мере к Ксенофану (VI–V вв. до н. э.) (см.: Горан В. П. Ионийская философия. Опыт проблемного анализа // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия «Философия и право». 2003. Т. 1. С. 130–131.
Vox populi — vox dei, глас народа — глас божий (лат.).
Nisbet R. Prejudices. A Philosophical Dictionary. Cambridge et al.: Harvard Univ. Press, 1982. P. 251–252.
См. также: Ортега-и-Гассет X. История как система // Избр. тр. М., 1997. С. 693.
Гадамер Х.Г. Истина и метод. М. Прогресс, 1988. С. 61.
Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere. An Inquiry into a Category of Bourgeois Society. Cambridge, Massachusetts: The MIT press, 1999. Section 12: Public Opinion — Opinion Publique — Öffentliche Meinung: On the Prehistory of the Phrase. P. 88 и след.
Luhmann N. The Reality of the Mass Media. Polity Press, 2000. P. 105 (перевод мой. — Т.Б.). Формирование общественного мнения относят к середине — концу XVIII века и другие современные социологи. См., напр.: Шампань П. Делать мнение. Новая политическая игра. М.: Socio-Logos, 1997. С. 47 и след.
