Вместе мы рассмотрели мое смятение перед глубиной ее страдания и сильное желание найти выход, любой выход, за исключением физического контакта, чтобы только обнадежить ее. Я предположил, что, вероятно, я отстранился от нее во время последних сеансов, беспокоясь, что был слишком притягательным в своих обещаниях большего облегчения, чем то, что я мог бы когда-нибудь ей дать. Я был убежден, что именно в таком контексте я и произнес свою обезличенную ремарку, обращаясь к ее «ситуации». Было бы гораздо лучше, сказал я ей, если бы я просто признался в своем страстном желании утешить ее и в своем смятении, что делать дальше.
Если вы совершаете ошибку, признайте это. Какая-либо попытка увильнуть в конце концов ударит по вам. Пациент все равно почувствует, что вы поступаете недобросовестно, и от этого пострадает терапия. Более того, открытое признание ошибки — это хороший пример для пациентов и еще одно подтверждение того, что они значимы для вас.
Глава 10. Создавайте новую терапию для каждого пациента
В современном психиатрическом исследовании заложен один удивительный парадокс. Из-за того, что у исследователей есть оправданная необходимость сравнить одну форму психиатрического лечения с другой (фармакологическим или другой формой психотерапии), они должны предложить «стандартизированную» терапию — то есть унифицированную для всех объектов проекта, которая может быть в будущем воспроизведена другими специалистами. (Иными словами, здесь применяются те же стандарты, что и при изучении результатов фармакологического агента: все объекты с одинаковой чистотой испытывают действенность препарата, и этот же препарат будет доступен будущим пациентам.)// все же именно попытка стандартизации делает терапию менее реальной и менее эффективной. Если сопоставить эту проблему с тем, что многие психотерапевтические исследования проводятся неопытными терапевтами или терапевтами-практикантами, то несложно понять, почему такое исследование в лучшем случае совсем незначительно связано с реальностью.
Попробуем рассмотреть задачу, встающую перед опытными терапевтами. Они обязаны создавать искренние, непринужденные и уважительные отношения с пациентом. Они заставляют пациентов начинать каждый сеанс с разговора о «точке настоятельности» (как выразилась Ме-лани Клейн) и глубоко исследовать их важнейшие проблемы в том виде, в каком они открываются в момент встречи. Что же это за проблемы? Например, некоторые чувства по отношению к терапевту. Или же проблемы, возникшие в результате предыдущего сеанса, или пришедшие из снов, уведенных в ночь перед сеансом. По моему глубокому убеждению, терапия должна быть спонтанной, взаимоотношения динамичными и постоянно развивающимися, а кроме того, необходима непрерывная очередность восприятия и последующего изучения процесса.
По самой своей сути, ход терапии должен быть самопроизвольным, всегда следующим по непредвиденным руслам. Если же втиснуть терапию в формулу, которая дает возможность неопытным и недостаточно подготовленным терапевтам (или даже компьютерам) проводить унифицированный курс терапии, процесс несообразно искажается. Следствием «управляемой заботы»[5] является омерзительное чувство надежды на протокольную терапию, где от терапевтов требуют придерживаться предписанного порядка, программы тем и упражнений, которой и нужно следовать каждую неделю.
В своей автобиографии Юнг раскрыл собственное понимание уникальности внутреннего мира и языка каждого пациента. Наверное, я несколько преувеличиваю, однако убежден, что кризис, переживаемый сейчас психотерапией, настолько серьезен, а спонтанность терапевта находится в такой опасности, что требуются радикальные коррективы. Нам следует идти даже дальше: терапевт должен бороться за создание новой терапии для каждого пациента.
Терапевты обязаны донести до пациента, что их первостепенная задача — вместе построить отношения, что само по себе станет фактором изменения. Чрезвычайно сложно научить этому умению в быстром и интенсивном курсе с использованием протокола. Прежде всего, терапевт должен быть готов пойти туда, куда его поведет пациент, сделать все, что необходимо для построения доверительных и безопасных отношений с ним. Я пытаюсь приспособить терапию к каждому отдельному пациенту, найти лучший способ для работы с ним. И в целом я рассматриваю процесс установления формы терапии не как фон или прелюдию, но как сущность самой работы. Эти замечания касаются, в том числе, и пациентов, проходящих краткую терапию, но в первую очередь имеют отношение к неограниченной временем терапии.
Я стараюсь избегать любой техники, которая представляет собой заранее расписанный порядок действий, и делаю все от меня зависящее, дабы позволить моим предпочтениям вытекать самопроизвольно, в зависимости от непосредственной клинической ситуации. Мне кажется, «техника» только тогда облегчает работу, когда выведена из уникальной встречи терапевта со своим пациентом. Всякий раз, когда я предлагаю некоторые интервенции моим подопечным, они стараются применить их на следующем же сеансе, что всегда приводит к провалу. Так, я научился предварять мои комментарии словами: «Не стоит применять это на вашем следующем сеансе, но в подобной ситуации я бы сказал что-нибудь вроде…» Я убежден, что любой курс терапии состоит из маленьких и больших самопроизвольно порождаемых ответов или методов, которые просто невозможно включить в программу заблаговременно.
Конечно же, техника имеет различное значение для новичка и для опытного специалиста. Для того чтобы научиться играть на пианино, необходима техника, но, в конце концов, для создания музыки следует переступить усвоенную технику и довериться своим самопроизвольным движениям.
Например, пациентка, перенесшая серию болезненных утрат, однажды появилась на своем сеансе в страшном отчаянии, только что узнав о смерти своего отца. Она уже пребывала в столь глубоком горе, переживая смерть мужа, произошедшую несколькими месяцами ранее, что не могла даже подумать о том, чтобы лететь обратно в дом своих родителей на похороны и увидеть могилу своего отца рядом с могилой брата, умершего совсем юным. С другой стороны, не могла она справиться и с чувством вины, вызванным не посещением похорон своего отца. Обычно она была поразительно изобретательной и решительной женщиной, часто критически настроенной по отношению ко мне и другим за то, что мы пытаемся все «устроить» за нее. Но сейчас она нуждалась в чем-то от меня — в чем-то ощутимом, в том, что освободило бы ее от чувства вины. Я отреагировал на это, посоветовав не ездить на похороны («предписание врача», сказал я). Вместо этого я назначил нашу следующую встречу точно на время похорон и полностью посвятил ее воспоминаниям о ее отце. Два года спустя, заканчивая терапию, она рассказала мне, насколько полезным был тот сеанс.
Другая пациентка чувствовала себя столь подавленной ежедневным стрессом своей жизни, что в течение сеанса с трудом могла разговаривать — просто обхватила себя руками и мелко тряслась. Я почувствовал желание обнадежить ее, поддержать и сказать, что все будет хорошо. Я сразу же отверг намерение обнять ее — она была изнасилована своим отчимом, и мне следовало быть особенно внимательным, дабы сохранить чувство безопасности в наших отношениях. Вместо этого в конце сеанса я импульсивно предложил назначить следующий сеанс на более удобное для нее время. Обычно она должна была уходить с работы, чтобы встретиться со мной, а на этот раз я предложил ей встретиться рано утром, до работы.
Эта интервенция не дала того утешения, на которое я надеялся, но все же оказалась достаточно целесообразной. Вспомните фундаментальный принцип терапии: все, что происходит во время сеанса — зерно для мельницы. В том случае пациентка с подозрением отнеслась к моему предложению, увидев в нем угрозу. Она была убеждена, что на самом деле я вовсе не хочу встречаться с ней, что наши совместные сеансы — это худшая часть моей недели и что я изменяю назначенное ей время для своего, а не ее удобства. Это привело нас к плодотворной теме ее самопрезрения и проецирования ее ненависти к себе на меня.
Глава 11. Терапевтическое действие, не терапевтическое слово
Пользуйтесь возможностью учиться у пациентов. Обязательно интересуйтесь мнением пациентов о том, что они считают полезным в терапии. Выше я отметил, что терапевты и пациенты часто не сходятся во взглядах на выводы о полезных аспектах терапии. Соображения пациента о пользе почти всегда относительны и часто включают некое действие терапевта, выходящее за рамки процесса, или некий наглядный пример последовательности и близости терапевта. Например, один из моих пациентов вспоминал мою готовность встретиться с ним даже после того, как он сказал мне по телефону, что заболел гриппом. (Незадолго до этого терапевт, наблюдающий за его семьей, опасаясь заразиться, сократил сеанс, когда тот начал чихать и кашлять.) Другая пациентка, убежденная в том, что я прекращу занятия с ней из-за регулярных вспышек гнева, рассказала мне, что самой полезной из всех моих интервенций стало правило назначать дополнительный сеанс автоматически всякий раз после очередного приступа злости по отношению ко мне.
