лицом внешней агрессии формировалось на протяжении всей ее истории [270]. Отсутствие естественных препятствий на границах, которые облегчали бы отражение иностранных вторжений, сделало Германию ареной, где разворачивались многочисленные европейские войны. Массовая резня во время Тридцатилетней войны наложила свой отпечаток на многие аспекты немецкого мировоззрения, в частности привела к своего рода клаустрофобии по отношению к враждебным и опасным соседям.
При кайзере Вильгельме Германия стремилась создать образ сильнейшей в военном отношении державы, захватить колонии, получить превосходство над Францией и Англией по части государственной мощи, владений и престижа. Движимая усугубившимися страхами перед перспективой окружения врагами, она остро отреагировала на коалицию, созданную Францией, Россией и Англией в 1907 году для поддержания баланса сил в Европе. Задолго до объявления войны Франции и России в августе 1914 года Германия предполагала, что, по всем расчетам, растущая сила российской армии будет представлять ей максимальную угрозу к 1917 году. Россия же, со своей стороны, стремилась компенсировать урон, нанесенный ее имиджу унизительным поражением от Японии в 1905 году и болезненным, вынужденным согласием на аннексию Австрией Боснии и Герцеговины в 1908 году [271]. Получив эти удары по национальной гордости, Россия не была настроена оставаться в стороне, в то время как Сербия – ее славянский протеже – подвергается уничтожению.
Столкновение национальных образов Германии (уязвимой и экспансионистской) и России (униженной, но возрождающейся) подготовило почву для военной конфронтации. Конфликт между восприятием себя Россией как морального защитника славянского протеже и имиджем Германии как защитницы своего протеже – Австрии – сыграл ключевую роль в разжигании войны. Франция же, которой угрожала растущая промышленная и военная мощь Германии, представляла собой особую опасность для Германии из-за французских реваншистских настроений, вызванных потерей Эльзаса и Лотарингии в 1871 году, а также общим поражением во Франко-прусской войне. Так как война казалась неизбежной, Германия решила, что превентивный удар по России и Франции увеличит шансы на победу над обоими.
В то время как давление с целью развязывания войны в некоторых случаях исходило от определенных общественных слоев и фракций во всех государствах, их лидеры взяли на себя ответственность за оценку связанных с войной затрат и шансов на победу в ней, а следовательно, и за разжигание или, наоборот, подавление воинственности широких масс. В этом отношении лидеры могут совершать те же ошибки, что и два человека, которые замахиваются для удара во враждебном противостоянии.
Образы, проецируемые друг на друга, часто выливаются в агрессивное поведение (угрозы, обвинения, экономическое эмбарго), которое, в свою очередь, ведет к овеществлению этих образов и дальнейшему антагонистическому поведению. Японское вторжение в Китай в 1930-х годах привело к росту действий Соединенных Штатов по сдерживанию Японии. Имидж японцев в глазах среднего американца как безжалостных, претенциозных и опасных сталкивался с имиджем США в глазах японцев как стремящихся к доминированию и контролю, лезущих во все дырки и враждебных. В конечном итоге образ Соединенных Штатов в Японии стал настолько акцентированным, что вылился в политику развязывания войны.
Во время холодной войны население и, вероятно, лидеры Советского Союза и США имели зеркально повторявшие друг друга образы. Ури Бронфенбреннер указывал, что каждая сторона рассматривала другую как стремящуюся к господству, прибегающую к манипуляциям и как лживого поджигателя войны [272]. Другая сторона воспринималась разжигателем военной истерии, эксплуатирующим своих граждан, контролирующим средства массовой информации и манипулирующим выборами. Столкновение этих имиджей подталкивало противников перейти на более радикальные позиции, что имело тенденцию лишь подтверждать истинность этих образов. К счастью, нашлось достаточно много сдерживающих факторов, чтобы предотвратить переход к фазе «горячей войны».
Что творится в умах лидеров?
При взаимодействиях с другими людьми важно иметь представление о том, чем они живут: об их мыслях, ожиданиях и намерениях. Еще необходимо знать, как нас воспринимают наши супруги и другие члены семьи, друзья, сотрудники, коллеги: как дружелюбных или недружелюбных, слабых или сильных. Информация об этом может оказаться очевидной, но может быть и скрыта за всевозможными заявлениями и поступками. Вникнуть в точку зрения других особенно важно во времена кризисов. В повседневных отношениях эмпатия по отношению к оскорбленным чувствам другого человека поможет смягчить обиду и восстановить равновесие.
Будь то семейный конфликт или международная конфронтация, люди прибегают к сложной «теории разума», чтобы понять мышление противника – какие у него есть планы и складываются в голове образы, почему он может что-то неверно истолковать [273]. Данная теория базируется на взаимосвязанном наборе допущений и правил «чтения мыслей». В рамках повседневных взаимодействий эти правила могут принимать форму условных выводов: «Если кто-то слишком пристально на меня смотрит, это значит, что он на меня сердится»; «Если его голос дрожит, он меня боится»; «Если человек молчит, он, вероятно, со мной не согласен».
Применяя подобные правила, один индивидуум может попытаться понять точку зрения другого. Психотерапевт интегрирует описания пациентом его реакций на разные события, чтобы понять основные убеждения и внутренние установки. Например, стараясь понять, что творится в голове у страдающего депрессией пациента, психотерапевт может попытаться увидеть мир его глазами, а затем помочь оценить имеющиеся в мышлении пациента предвзятости и предубеждения.
В отношениях между лидерами национальных государств, находящихся в конфликте, аналогичная форма чтения мыслей визави критически важна, но понять друг друга им при этом сложнее, особенно когда есть недоверие или антагонизм. Государственные лидеры могут посылать двусмысленные или намеренно искаженные дипломатические сигналы, чтобы обмануть другую сторону («дезинформация»). Попытайтесь представить себе, как трудно понять точку зрения противостоящей стороны в фазе острого кризиса. Во время кубинского ракетного кризиса 1962 года президент Кеннеди и его советники, пребывавшие в крайнем напряжении перед лицом необходимости быстро принимать важные решения, были вынуждены пытаться понять смыслы, заложенные в противоречивых посланиях от премьера Хрущева, и предпринимать действия, которые, по их мнению, влияют на будущее всего мира [274].
Правильному пониманию взглядов противника и, как следствие, принятию надлежащих решений мешают многие факторы. Естественно присущие любому человеку ограничения в его способности обрабатывать массу неоднозначной, неадекватной и часто противоречивой информации способны сделать эту задачу особенно сложной. Проблема усугубляется дезинформацией, получаемой из разведывательных источников, и другими действиями противника, направленными на преднамеренный обман. Кроме того, намерения другой стороны колеблются в зависимости от изменения внешних условий и баланса влиятельности разных фракций в правительстве, например таких, как «ястребы» и «голуби». Утвердившись в определенном образе мышления, лидеры могут испытывать трудности с переходом от одной своей оценки ситуации к другой, что необходимо в условиях меняющихся намерений противника. Игра-угадайка в обстановке «мы-против-них» становится все более трудной, когда мы пытаемся проникнуть не только в мысли другой стороны, касающиеся «их» оценок относительно нас, но и
