4. Как поступать, когда с семинара уходят и не возвращаются
В таких случаях важно оставлять или возвращать участникам ответственность за их поведение. Если у нас складывается впечатление, что кто-то из членов группы «планирует» нечто подобное, мы рассказываем всей группе что-нибудь о том, как с этим можно обойтись. Например, говорим: «Я постоянно встречаю родителей, которые навязывают своим почти уже взрослым детям страхи и постоянно уверяют их в том, что там, во внешнем мире, с ними может случиться что-нибудь ужасное. Этим они ослабляют своих детей и лишают их уверенности в себе. Здесь, в группе, может происходить нечто подобное. Если кто-то на некоторое время уходит из группы и вам кажется, что он чем-то отягощен, или если он не появляется снова, лучше всего с добрыми чувствами встать за его спиной и исходить из того, что этот тайм-аут — то, что ему сейчас нужно. Тогда мы все вместе поддержим хорошее решение. Если кому-то нужно время для себя, он в любой момент может на некоторое время уйти и побыть с собой, и тогда каждый полностью отвечает за себя».
С другой стороны, конечно, хорошо, если руководитель расстановки тоже может пойти навстречу участнику, и если он совершил ошибку или слишком жестко его конфронтировал и т. д., то признать это перед ним. Однако он не должен тут же начинать испытывать по этому поводу чувство вины, показывать, как он сокрушается, или в качестве «искупления» делать больше, чем необходимо.
Если у нас возникает ощущение, что кто-то может не прийти после перерыва или на следующий день, мы еще раз заговариваем с ним и спрашиваем о том, как он себя в данный момент чувствует. Или мы спрашиваем кого-нибудь из членов группы: «Предположим, что кто-то в группе размышляет о том, приходить ему завтра или лучше поехать домой, то кто бы это, на твой взгляд, мог быть?» Если он кого-то называет, мы спрашиваем этого человека: «Ты с этим согласен?» — и может быть: «Как велика в процентном отношении вероятность того, что ты...?»
Ситуацией вызова является и такая, когда участник оказывает давление на руководителя с тем, чтобы ему была сделана расстановка, и скрыто намекает, что может прервать семинар, если его очередь скоро не подойдет. «Теперь, наконец, должна быть моя очередь!» или «Я хочу наконец это пройти». А руководитель группы видит, что у него совсем еще нет контакта с конкретным запросом. В таких случаях мы говорим, например: «Мы можем делать что-то лишь тогда, когда считаем это правильным. Расставлять что-то под таким давлением не пойдет на пользу ни тебе, ни нам. Но каждый, у кого мы почувствуем важный для него запрос, получит на этом семинаре возможность вместе с нами над этим поработать». Берт Хеллингер сказал однажды в подобной ситуации: «Меня можно завоевать, но нельзя принудить». Когда возникает нажим, всегда полезно дать себе немного больше времени.
Интервью с Бертом Хеллингером.
«Я - ведомый»
Беседа Вилфрида Неллеса с Бертом Хеллингером во время Первой рабочей конференции «Практика семейной расстановки» в апреле 1997 года
В. И.: Господин Хеллингер, Вы ведете себя как терапевт и все же Вы не терапевт. Кем видите себя Вы сами?
Б. X: С одной стороны, я вижу себя учителем. Но прежде я вижу себя, по сути, ближним, тем, кто на общечеловеческом уровне резонирует с другими и, может быть, что-то приводит в действие. Я — тот, кто ищет гармонии, кто помогает, когда что-то показывается из скрытого. Чему способствуют семейные расстановки, так это тому, что сразу выводят что-то на свет. Но и это на самом деле не то. В принципе я чувствую себя тем, кто взят на службу для чего-то, чего он не понимает.
В. Н.: Но Вы ведь еще и учите. Например, правильно обращаться с экзистенциальными жизненными ситуациями, Вы учите правильной позиции и образу действий для терапевтов и помощников. Откуда Вы это черпаете? Из непонимания?
Б. X.: Да. И для меня тут есть один очень простой ориентир: я чувствую, куда течет поток у меня самого, и в принципе я просто иду с ним туда, куда он течет. И если вдруг это движение прекращается, если я не могу двигаться дальше или замечаю, что я на ложном пути, я просто останавливаюсь. И тогда я могу долго, очень долго, целые месяцы просто ничего не делать и оставаться в этом покое, пока откуда-то извне, часто совершенно неожиданно, ко мне не придет что-то, что даст мне новое направление. Это и есть подлинное. Я совершенно не думаю о том, чтобы кому-то помочь, об экзистенциальных вопросах или чтобы кого-то чему-то научить... Для меня это вообще не вопросы.
В. Я.: В принципе это духовное исполнение Вашей собственной жизни.
Б. X.: Его можно было бы назвать духовным, но я очень сдержан при обращении с такими понятиями. Тут ко мне подошел один чело-веки заговорил о моем вчерашнем докладе («Психотерапия и религия»). Он спросил меня, является ли для меня чем-то важным самоотдача. Я сказал: «Нет, это опять же представление о том, что «я что-то делаю». А тут просто ведет или несет некое поле». Тогда он сказал: «Но разве это тогда не что-то абсолютно естественное, где за этим совершенно ничего не стоит? Когда просто находишься на одной волне с этим естественным?» Я ответил: «Да, это мне созвучно». То есть это последний отказ, отказ от духовного, божественного. Который более всего сообразен таинственному, тому, что есть. И который есть то, что ведет в пустоту.
В. Н.: Долгий же это путь — от священника к этому последнему отказу!
Б. X.: Да, так оно и было... Сан священника совершенно точно стал следствием переплетений и неосознанных поручений моей родительской семьи, которые имели смысл там, но я делал это с полной самоотдачей. А потом я вдруг с чем-то столкнулся, и мне стало совершенно ясно: дальше дороги нет. Благодаря этому я оказался приведен к иному направлению, но снова без всяких планов, со множеством так называемых случайностей, которые, если оглянуться назад, оказываются судьбой или руководством, которому я себя вверяю, но за которое я даже не осмеливаюсь поблагодарить — это опять же было бы слишком много, словно в этом было что-то особенное...
В. Н.: Тут снова было бы некое противопоставление?
Б. X.: Да, как будто я что-то получил. Думаю, на это у меня нет никакого права. Я просто принимаю это как что-то... да, как ведомый, но ведомый очень деликатным образом, который позволяет мне оставаться собой.
В. Н.: Который ведет Вас не от себя, но к себе?
Б. X.: Да, это движение всегда как-то связано с неким вызовом. Когда я какое-то время что-то делаю, то вдруг совершенно отчетливо понимаю: продолжать это делать и в то же время оставаться сосредоточенным невозможно. Вдруг приходит вызов, требующий мужества и нового риска, и, если, так сказать, слепо на него пойти, — это путь продолжения. Он всегда сопряжен с риском. Ведь так идет вперед и жизнь вообще. А мышление в категориях безопасности идет с этим совершенно вразрез.
В. Н.: Мне вспоминается при этом изречение Гераклита: «В одну реку нельзя войти дважды».
Б. X.: Именно так, и река тут двойной образ: человек стоит на берегу и видит, как течет река, он входит в воду, и она его несет, а берег он оставляет позади. Но Гераклит оказал на меня сильное влияние еще и своим образом огня, огня как вспышки познания, внезапно появляющейся из того, что скрыто. Это принципы моей работы в расстановках. Эти образы гармонируют друг с другом и в глубине образуют единство.
В. К: Ваша конкретная работа происходит на терапевтической сцене, Вы называете ее также «системной терапией», но то, что Вы сейчас рассказываете, выходит далеко за рамки терапии.
Б. X: Да, далеко, далеко. Иногда я провожу нацеленную терапию, когда говорю человеку что-то по поводу симптома. Но в принципе моя работа намного шире. Можно назвать это оздоровлением. Не спасением, а оздоровлением, но не в смысле избавления. Оздоровление означает, что из потерянности или переплетения человек вновь обретает связь с чем-то несущим. Чем бы то ни было. Тут есть порядки, которые нам заданы. Соединяясь с ними, мы чувствуем себя шире, мы чувствуем себя целыми и не всегда счастливыми — об этом речь и не идет, боль тоже сюда входит, сюда входит забота, сюда входит вызов — это нечто в высшей степени покойное. Это критерий: человек в высшей степени спокоен. И чтобы еще раз вернуться к образу реки. Она ведь тоже иногда бывает бурной, она тащит человека с собой, почти без сознания. Иногда люди испытывают такое на войне, и тем не менее это та же самая река, с которой ты в гармонии, даже если она несет тебя таким образом, а иногда она течет совсем медленно, она совершенно спокойна, и ты совершенно тих. Сюда входит и то, и другое. И то, и другое — та же самая река.
При этом некоторых она понуждает к жестокому, ужасному для нас, и все же это та река, с которой человек в гармонии. Таким было бы следствие. То есть не только что-то мирное, но и воинственное.
В. Н.: Вы не занимаете тут никакой моральной позиции?
