раненым, в их мыслях государство представляется уязвимым, находящимся в опасности, а посему они уверены в том, что делают доброе дело, разгоняя, избивая, а иногда и пытая протестующих – тех, кто подрывает основы существующей системы.
Несмотря на способность сочувствовать тому, кто страдает от боли, дети часто руководствуются своим эгоцентрическим кодексом справедливости, когда затрагиваются их собственные интересы. Шестилетний мальчик ударил младшую сестру за то, что она разрушила тщательно построенную им модель небоскреба, мотивируя это тем, что она заслуживает наказания за сделанное. Его представление о «преступлении и наказании» возвращается к примитивно-первобытному уровню, и он считает, что его права нарушены. Поскольку мальчик расстроен и возмущен, он с готовностью отказывается от правила не причинять вред сестре, чтобы утвердить свое представление о справедливости. Однако, если в другом случае она, например, упадет и ударится, он ее пожалеет. Когда его самооценка растет в результате понимания того, что он окажется полезным, он может приложить все усилия, чтобы быть справедливым.
Обычно дети жалуются на то, что с ними плохо обращаются, если их желания не имеют приоритета над желаниями других детей. Если принятое родителями решение идет вразрез с тем, чего им хочется, они негодуют и осуждают несправедливость этого решения и любого наказания. Хотя и дети, и взрослые могут искренне считать, что поступают справедливо, их действия часто обусловлены эгоцентрическими убеждениями. Желание наказать и добиться справедливости дает чувство силы, собственной непререкаемой правоты и свободы от ограничений. Поэтому люди склонны брать на себя наказание других за предполагаемые проступки.
Вместо того чтобы пытаться выяснить, что является возможными источниками конфликта, они сознательно отстаивают свое право сердиться, злиться, выходить из себя и принимать ответные меры. На самом деле их притязания на собственную справедливость проистекают из первичного рефлекса: обида автоматически запускает импульс к ответным действиям. Оправданием служит их убеждение, рождающее чувство обиды, и позыв покарать того, кто совершил что-то несправедливое по отношению к ним: «Поскольку я уязвлен, имею право наказать обидчика». Кроме того, они пытаются контролировать или даже устранять других, чтобы ослабить собственное чувство разочарования или бессилия.
Решение уязвить другого человека, причинить ему какой-либо вред за предполагаемые проступки более или менее следует алгоритму, используемому в системе уголовного правосудия для определения, содержит ли поведение человека состав преступления и должно ли оно быть наказано. Хотя эти критерии полезны при оценке юридической вины или невиновности, они часто основаны на предубеждении. Когда их используют в повседневном общении для оценки проступков другого человека, они часто бывают предвзятыми:
• Он знал или должен был знать, что делает то, что создаст мне неприятности, заставит испытывать боль, страдание. Поэтому его действие должно было быть преднамеренным.
• Его основным мотивом было заставить меня – тем или иным образом – страдать.
• Так как он не прав, он – плохой и должен за это заплатить и тоже пострадать.
• Такое наказание является справедливым.
Представление общества о преступлении и наказании отражает соотношение между проступком, оскорблением индивидуума и возмездием за это. Кроме того, принципы, заложенные в системе уголовного правосудия, могут влиять на разные аспекты представления отдельно взятого человека о том, что является трансгрессией и соответствующим ей наказанием, и наоборот. Точно так же, как когда власти считают, что, сажая вора в тюрьму, они обеспечивают соблюдение закона в социуме, индивидуум, обманутый в карточной игре или супругом/супругой, обращается к принципу возмездия, чтобы уменьшить ощущение того, что он необоснованно пострадал.
Мы делим наш мир на разные, но так или иначе касающиеся нас области, сферы. То, что относится к чему-то сугубо личному, включает в себя те аспекты нашей жизни, которым мы придаем особую значимость. Структура смыслов, которые мы связываем с собой и близкими, а также цели и идеалы нашей группы включены в нашу самооценку. Сложная система правил, убеждений и предписаний защищает нас и тех людей, которые принадлежат к нашей личной сфере. Эта система является сердцевиной групповой морали: справедливости, взаимности и сотрудничества. По мере взросления личная сфера расширяется и начинает включать в себя наши пристрастия и предрасположенности: расу, религию, общественный класс, принадлежность политическому течению и страну. Под «защитным зонтиком» оказываются люди, которые разделяют с нами членство в этих группах. Мы признаем своими групповые нормы справедливости и небезразличия, а также ожидаем, что наши проступки будут наказываться чувством стыда, вины или беспокойства, вызванным соответствующими отношениями к нам со стороны нашей группы.
Поскольку мы трепетно относимся к охране личной сферы, то постоянно находимся настороже, обращая внимание на внешние угрозы и возможности. События, которые либо отрицательно, либо положительно влияют на нее, заставляют нас чувствовать себя либо расстроенными и рассерженными, либо счастливыми; те, что несут личной сфере явную угрозу, вызывают серьезное беспокойство. Из-за важности поддержания достаточно высокого уровня самооценки, для обеспечения собственной безопасности и безопасности близких людей мы склонны остро реагировать на действия предполагаемого Врага.
Даже если какой-тот человек кажется более сосредоточенным на интересах своей группы и готов к самопожертвованию ради ее блага, он сохраняет достаточно большу́ю часть эгоцентризма. Когда мы вовлечены в процессы, обусловленные стремлением к достижению групповых целей, наши эгоистические намерения и склонности вливаются в действия (или даже сливаются с действиями), направленные на удовлетворение потребностей нашей группы и согласующиеся с ее оценками. Поскольку мы естественным образом ориентированы быть эгоцентричными, имеем тенденцию заведомо более положительно оценивать членов собственного круга (чего они, может быть, объективно заслуживают), а также склонны иметь соответствующее отрицательно-предвзятое отношение к посторонним, особенно если они конкурируют с нашей группой или выступают против нее. В результате, вместо ксенофобного «Я против чужаков» участник группы марширует под девизом «Мы против чужаков». Идеология группы часто преобладает над основными принципами гуманизма и универсальной морали. В самом деле, как указывает Кестлер, «группизм», групповщина потенциально более разрушительны, чем индивидуализм, потому что могут привести к этнической розни, преследованиям, гонениям и войнам [318].
Подчинение отдельной личности групповым ожиданиям дает ей столько преимуществ, что часто трудно занимать просвещенные позиции, если они противоречат идеологии группы. Взаимовыручка, солидарность и сотрудничество, характерные по отношению к другим членам своей группы, вознаграждаются. Группы не только продвигают чувства принадлежности и сопричастности, но и дают отдельным членам ощущение силы и власти, которые нейтрализуют чувство собственной неадекватности, которое испытывают многие из них поодиночке, будучи предоставлены сами себе. К сожалению, чем сильнее пристрастия, обусловленные принадлежностью к группе, тем бо́льшими ощущаются и воспринимаются различия между «своими» и «чужими». Преобладающие предубеждения, вызванные обвинениями в религиозной ереси, заявлениями о классовой войне или политической подрывной деятельности, только усиливаются по мере того как они распространяются по группе, возвращаясь к отдельным ее членам снова и
