В университете, на курсе психологии развития, профессор показывал нам фильм, посвященный известным опытам «still face» по Брэзелтону. В нескольких эпизодах там демонстрировалась коммуникация между матерью и ребенком (Brazelton U-Cramer 1991).
Камера направлена на маленького ребенка, который полусидит, полулежит в своей люльке. Рядом стоит зеркало, в котором видно лицо матери, так что оба находятся в поле зрения наблюдателя. В начале фильма мать подходит к ребенку, и он смеется. В первом опыте мать реагирует на ребенка, улыбается ему в ответ, обращается к нему, дотрагивается до него. Ребенок в восторге, он смеется и довольно гулит.
Во втором опыте мать подходит к ребенку, который снова смеется. Но в этот раз мать получила указание не реагировать на ребенка. Она смотрит на ребенка неподвижным взглядом, без дружелюбного узнавания (stillface= неподвижное лицо). Ребенок смеется и тянется к матери, но та не реагирует. Ребенок предпринимает еще одну попытку, его взгляд становится беспокойным. Когда мать снова не отвечает на его призыв, он заметно напрягается и начинает беспокойно двигаться. В конце концов он отводит глаза, делается вялым и вопросительно смотрит на мать или начинает кричать и плакать. Каждый эпизод фильма длится несколько минут. Дальнейшие исследования показали, что, если мать снова постоянно ведет себя с ребенком приветливо и внимательно, то отношения между ней и ребенком быстро нормализуются. После первого недоверия ребенок скоро опять открывается навстречу матери.
Если же отвержение ребенка матерью является постоянной моделью (а как показали исследования Брэзелтона, в основе такого поведения матерей лежит их опыт общения с собственными матерями), то ребенок остается в состоянии напряжения и бессильного отказа.
Симптомы правильны
Мы можем понимать симптомы и недостатки, на которые жалуется клиент, его неадекватное поведение и непонятные, смущающие и мучающие его чувства, как исполненные смысла символизации. Они всегда «правильны». В соответствующем контексте становится ясно, почему клиент так поступает или чувствует. Как при отливке бронзового рельефа, мы видим негатив и из этого делаем вывод, как должен выглядеть позитив. В этом смысле симптом — ключ к отсутствующей информации.
Для клиента симптом — помеха и бремя. Он считает себя ответственным за него и предъявляет себе упреки, если не может взять его под контроль. Поэтому когда в симптомах, наконец, обнаруживается некий смысл или когда благодаря системному знанию они приобретают другое значение, это становится для клиента большим облегчением.
Если в сегодняшней ситуации возникает перенятый из семейной системы симптом или чувство, мы исходим из того, что, в отличие от времени и обстоятельств появления, их качество и масштаб «правильны». Эти симптомы или чувства выглядят так, будто они принадлежат кому-то другому. Чтобы понять симптом по-новому, важны следующие вопросы: как его можно объяснить, в каком контексте он имеет смысл, к какой ситуации и к кому из членов системы клиента мы можем его отнести?
Пример
Г-жа Крамер, 25-летняя студентка последнего курса, незадолго до экзаменов рассказывает о своих кошмарах, в которых ей снится война и после которых она каждый раз просыпается в ужасе и вся мокрая от пота. Исследуя ее семейную систему на предмет ситуаций, где эти чувства и образы могли бы иметь смысл, мы натолкнулись на травмирующие события, пережитые на войне ее отцом и дедом, где оба были солдатами. Клиентка словно бы заново переживала их чувства и страхи.
Первичные чувства и внутреннее движение навстречу
В терапии мы поддерживаем клиента прежде всего в его первичных чувствах. Мы рассматриваем их как изначальные чувства, которые связаны с обращенностью к кому-то или чему-то. Их можно узнать по следующим признакам: первичные чувства придают сил. Они выражают внутреннее движение навстречу, они всегда адекватны той ситуации, в которой возникают. Это может быть симпатия, глубокая любовь, но это может быть и негодование в ответ на несправедливость или страх в опасной ситуации. Такое чувство проходит определенную дугу напряжения: оно появляется, нарастает, затихает и заканчивается. Первичные чувства клиент может переживать с открытыми глазами, оставаясь в контакте с внешним миром, что в случае вторичных чувств невозможно. В нас, терапевтах или присутствующих, что-то отзывается, и мы можем с пониманием, терпением и сочувствием сопровождать клиента в его процессе.
Когда ребенок появляется на свет, все его проявления и коммуникация — это исключительно движение навстречу. Мы предполагаем, что это внутреннее движение вызывается потребностью в принадлежности. Возможно, в нас еще звучит старый опыт млекопитающих, говорящий о необходимости принадлежать к стаду, которое дает нам защиту и безопасность и обеспечивает всем, что нужно для выживания. Если нас исключат или если мы слишком далеко от него отойдем, то нас съест хищник.
Как пишет Иван Бузормени-Надь, мы можем побудить других что-то нам дать, когда сами что-то даем. Так что, если родители всегда в распоряжении ребенка и их действия определяются не их собственной нуждаемостью, то ребенок чувствует себя уверенно и защищенно. Его физические и психические потребности удовлетворяются, и он доволен. Он учится в семье всему, что необходимо для жизни, и в первую очередь он учится различать, что правильно и что неправильно: что он должен и чего он не должен делать, чтобы принадлежать к своей семье.
Люди, которые могут испытывать свои первичные чувства и жить в движении навстречу, на терапию обычно не приходят. Они способны искать контакта и обмена с другими людьми и строить общение таким образом, что оно приносит им удовлетворение. Мы чаще видим людей, для которых этот открытый доступ (в связи с их историей или опытом) закрыт, так что они живут с ощущением внутренней границы, которую сами, при помощи имеющихся на сегодняшний день средств, перешагнуть не могут. В качестве рабочей гипотезы мы предполагаем, что проблемы или нежелательные симптомы, с которыми приходит к нам клиент, берут начало не в его первичных движениях, а что речь идет о вторичных или перенятых чувствах.
Вторичные чувства, внутреннее движение прочь и «прерванное движение любви»
Сначала для ребенка отношения с родителями или теми, кто о нем заботится, представляют собой целый мир. Здоровому развитию способствует, когда ребенка видят, когда о нем заботятся, прикасаются к нему, когда он испытывает чувство принадлежности. Ребенок живет в отношениях и обмене и на опыте убеждается в том, что заботу, внимание и удовлетворение своих потребностей он получает, когда проявляет себя, когда доверяется.
Если предлагаемые им отношения не находят отклика, а попытки сближения постоянно отклоняются и приводят к ощущению беспомощности, для ребенка это означает, что он не в состоянии получить от своего окружения то, что ему сейчас нужно. Как в описанном выше опыте, ребенок, который еще не владеет речью, впадает в состояние физического беспокойства и отворачивается. Мы рассматриваем это как базовую модель для вторичных чувств, и если такая модель проходит через всю жизнь клиента, то мы вслед за Бертом Хеллингером можем назвать это «прерванным движением любви».
Если связь нарушается часто и надолго, то, по всей видимости, наступает предел, когда бессилие одерживает верх и ребенок больше не пытается установить контакт с другим человеком. Он словно бы принимает в душе решение никогда больше не подвергать себя такому болезненному опыту, который вызывает у него эти физические состояния, никогда больше не вступать в близкие, глубокие отношения, а делать все самостоятельно.
Как раз в случае депрессии и бессильного отказа мы часто обнаруживаем, что клиент постоянно переживал ситуации и связанные с ними чувства, когда он не находил ответа в своем движении навстречу. Прежде всего в раннем детстве такой опыт означает для человека, что никакими своими действиями он не может ничего добиться от своего визави. Он словно бы чувствует, что из-за своей беспомощности он в конечном итоге обречен на смерть. Когда на терапии клиент приближается к первичным чувствам, которые стоят за вторичными стратегиями преодоления, он часто описывает чувство страха или страха перед жизнью в общем, глубокого, невыразимого ужаса, паники, страха смерти , экзистенциальной угрозы, а также ощущение (причем обычно под этим подразумевается страх), что он может раствориться, исчезнуть, пропасть.
На практике мы наблюдаем модель прерванного движения любви, когда у клиента в раннем детстве был прерван контакт с жизненно важным для него человеком: если отец или мать по причине болезни, путешествия или войны были недоступны для ребенка или если ребенок был, например, изолирован в больнице или на несколько недель отправлен в санаторий.
