Аналогичную динамику обнаруживает и изменение ценностных ориентаций наших сограждан, выявленное Г. М. Зараковским (Зараковский, 2009), а Д. В. Сочивко и Н. А. Полянин на основе проведенного ими исследования дают такую характеристику социально-психологической атмосферы современной России: «Наша страна находится в том состоянии, которое Дюркгейм назвал «аномией», что объясняет возникновение многих современных социальных проблем: кризис нравственности и правового сознания, социальная нестабильность, политическая дезориентация и деморализация населения, падение ценности человеческой жизни, утрата ее смысла, экзистенциальный вакуум, цинизм, ценностный и правовой нигилизм. Как следствие, наблюдается рост агрессивных и преступных тенденций, прогрессирование отчужденности, повышенной тревожности, деформации правосознания в молодежной среде» (Сочивко, Полянин, 2009, с. 182–183).
При этом обнаруживаются существенные расхождения ценностных ориентаций различных социальных групп, в первую очередь, молодежи – «детей 1990-х и 2000-х», сформировавшихся как личности в эти годы, и «советских» поколений[13]. Так, в исследовании Н. М. Лебедевой показано, что в начале 2000-х годов приоритетными ценностями российских студентов были независимость, самоуважение, свобода, достижение успеха, самостоятельный выбор целей и др., а их преподавателей – ответственность, социальный и национальный порядок, мир на Земле, честность, уважение к старшим (Лебедева, 2000). Большие различия в ценностных ориентациях поколений выявлены и другими авторами (Зараковский, 2009; и др.), причем утверждается, что наша молодежь формирует и свою собственную мораль, в рамках которой, например, агрессивность является позитивным качеством, а наглость, развязность, бесцеремонность и т. п. объединяются тоже позитивным понятием «раскованность». Впрочем, и на констатацию «Каково общество – такова и молодежь» (Сочивко, Полянин, 2009, с. 200) трудно что-либо возразить, равно как и на утверждение о том, что «Рассчитывать на эффективную культурную самореализацию молодого поколения в больном обществе не приходится» (там же, с. 202).
Интерпретация полученных данных может быть построена вокруг двух принципиальных возможностей (а также их комбинации). Первая состоит в рассмотрении динамики психологического состояния России как объективно представленной сквозь призму его восприятия экспертами-психологами. В этом случае приходится признать, что: 1) эта динамика в целом негативна; 2) психологическое состояние современного российского общества очень неудовлетворительно; 3) нашему обществу в значительной мере свойственны такие характеристики, как агрессивность, апатия, безыдейность, бесправие, беспринципность, бесцеремонность, враждебность, грубость, жестокость, ксенофобия, ложь, наглость, насилие, невоспитанность, пустословие, сквернословие, хамство; 4) наиболее выраженными отрицательными характеристиками современного российского общества являются алчность, меркантильность и эгоизм. При этом, естественно, надо оговориться, что, даже при признании объективного характера такой картины, «общество в целом» представляет собой абстракцию, любое реальное общество состоит из конкретных индивидов и различных социальных групп, подобная картина носит сугубо обобщенный, не учитывающий индивидуальные различия и многие другие нюансы характер.
Вторая принципиальная возможность в интерпретации полученных данных заключается в рассмотрении тех факторов, которые могли сдвинуть экспертную оценку в сторону негативизма. При этом следует учитывать, что среди названных выше психологических эффектов, таких как ностальгия и др., не все действуют именно в данном направлении. Например, наверняка многие из респондентов в 2011 г. имели более высокий уровень жизни, чем в 1981 и 1991 гг., обладали атрибутами благосостояния (квартиры, машины, дачи и т. п.)[14], которых в прошлом не могли себе позволить. Поэтому соответствующие эффекты «сопряженности» психологических и социально-экономических оценок, а также придания личной ситуации более общего смысла могли бы приводить к более оптимистичному видению происходящего.
Влияние проекции личного на общее, безусловно, имеет место. Так, например, наверняка многие, если не все, опрошенные сами становились объектами хамства, агрессии, недобросовестности и других негативных явлений в нашем обществе и проецируют соответствующий личный опыт на его общую характеристику. Но, во-первых, они не были защищены от всего этого и в советские годы, во-вторых, вынесение общих оценок на основе подобного личного опыта является вполне объективным способом их формирования – от частного к общему. Правда, можно предположить, что более свежий негативный личностный опыт имеет большее влияние на такие оценки, чем более давний, особенно относящийся к периодам 30, 20 и 10-летней давности, но в таком случае трудно объяснить, почему более свежий позитивный опыт не оказывает такого же воздействия.
Возможно, в данном случае проявляется оценка, аналогичная той, что дают динамике нашего общества некоторые журналисты и общественные деятели: «Жизнь стала объективно лучше, но противнее».
Можно также предположить, что как чувствительность, так и требовательность граждан, в том числе и экспертов, к психологической атмосфере в обществе по мере удовлетворения их материальных потребностей возрастает. Следует иметь в виду и закономерность, состоящую в том, что с ростом уровня образования удовлетворенность в различных областях субъективного благополучия обычно снижается, а критичность к происходящему в обществе нарастает (Осипов, 2011). Это согласуется с теорией мотивации А. Маслоу, а также с хорошо известным фактом: неудовлетворенность основных материальных потребностей вынуждает концентрироваться именно на них, оттесняя на второй план психологические проблемы. Когда базовые материальные потребности основной части населения в целом удовлетворены (вынесем в данном контексте за скобки общеизвестные факты огромного имущественного расслоения нашей страны, наличия больших социальных групп, живущих за чертой бедности, и т. п.), на первый план выходят не экономические, а социальные и психологические проблемы, что согласуется с теорией А. Маслоу и с разработанными на основе той же логики теориями потребностей Е. Деси и Р. Райана (Deci, Ryan, 2000).
В этой ситуации важнейшее значение приобретает также дефицит смысложизненных ориентаций (в частности, отсутствие внятной национальной идеи). Когда цель жизни состоит в выживании и удовлетворении первичных материальных потребностей, отсутствие смысложизненных ориентаций, согласно теории А. Маслоу, должно переживаться менее остро. Как полагает Г. М. Зараковский, в этом случае «качество жизни больше зависит от наличия личностного роста и наличия смысла жизни, чем от удовлетворения базовых потребностей» (Зараковский, 2009, с. 105). Он же формулирует вывод о том, что «наибольший вклад в обобщенный индекс удовлетворенности жизнью вносят не «материальные», а «психофизиологические» факторы (отношения в семье; дружба, общение; личная безопасность и безопасность семьи; состояние здоровья человека и членов его семьи). Наименьший вклад вносят такие факторы, как: экономическая и политическая обстановка в стране; творческая самореализация на работе и вне работы; социальная инфраструктура; экология» (там же, с. 110)[15].
В данном плане заслуживают внимания исследования, демонстрирующие отсутствие прямой связи между материальным благополучием и такими показателями, как количественно измеренные «уровень счастья», субъективное качество жизни и др. По данным шведской компании «World Values Survey», первые места по субъективному качеству жизни занимают Венесуэла и Нигерия, а богатые западные страны им существенно уступают (Степашин, 2008). Большинство развитых стран имеют очень низкие показатели и по индексам счастья. Например, по Индексу счастливой жизни (или Счастливых лет жизни) – HLY – члены «восьмерки» распределились следующим образом: Италия – 66-е место в мире, Германия – 81-е, Япония – 95-е, Великобритания – 108-е, Канада – 111-е, Франция – 129-е, США – 150-е, Россия – 172-е (Marks et al., 2006).
Аналогичные данные были получены и в других исследованиях, продемонстрировавших весьма парадоксальную связь между объективным и субъективным качеством жизни (Diener, Suh, 1999). Широко известны также «парадокс Истерлина» и другие подобные феномены, состоящие в том, что субъективное благополучие не пропорционально уровню доходов в силу действия таких механизмов, как «гедонистический бег по кругу» (рост доходов сопровождается ростом уровня притязаний) и т. д. В результате, например, уровень доходов граждан США в период после Второй мировой войны непрерывно рос, а доля людей, считающих себя счастливыми, постоянно снижалась (Blanchflower et al., 2000). Во всех странах, где измерялись Индекс устойчивого экономического благосостояния (ISEW) и Истинный индикатор прогресса (GPI), значения этих индикаторов обнаружили нелинейную связь с размерами ВВП (Stiglitz et al., 2012). В некоторых странах, например, в Швейцарии, даже выявлена обратная связь между размером доходов и уровнем субъективного благополучия.
