Основатель хасидизма Баал Шем не был учителем в специальном смысле этого слова. По сравнению с ним Маггид представляет собой квинтэссенцию того, что называется учителем, и в этом заключается основа его особенного влияния. Баал Шем жил, работал, помогал другим, исцелял, .молился, проповедовал и учил. Все это, по сути, было одним и тем же, некой органической частью единой спонтанной жизни, и учительство является здесь лишь одним из многих других естественных проявлений этой всеобъемлющей жизни. Иначе обстояло дело с Маггидом. Конечно, он не был профессиональным учителем, то есть человеком, который занят одним–единственным делом. Ибо только тогда, когда мир духа пребывает в упадке, к учительству, даже в своей самой совершенной форме, начинают относиться как к профессии. В периоды же духовного подъема ученики просто живут со своим учителем, подобно тому как живут вместе с мастером подмастерья; наставник «учит» их одним своим присутствием, учит многому из того, что им необходимо и для работы, и для жизни, делая это как вольно, так и невольно. Именно такими были отношения Маггида со своими учениками. Неоднократно ученики говорили, что Маггид – это носитель учения в человеческом облике и что, обучая их, он воплощает собой Тору. Сам же Маггид, однако, считал, что воля к учительству – это просто основной способ его существования. Он влил в учеников всю свою жизненную силу, которую сам почерпнул из общения с Баал Шемом. А всю силу своего интеллекта он вложил в дело наставничества. Как и Баал Шем, Маггид не написал ни одной книги. Но если – в отличие от Баал Шема – он позволял другим записывать свои слова, то делал это намеренно, затем, чтобы передать свои поучения будущим поколениям учеников в качестве опоры для них, опоры, которая не подвержена разрушению.
Великий Маггид не основал никакого специального образовательного института. Его дух сотворил только учеников: целые поколения учеников и учеников учеников. Ни одно другое религиозное течение современности не создало столь многочисленных и разнообразных, совершенно независимых как личности религиозных лидеров за такой короткий промежуток времени.
Что касается сына Великого Маггида, равви Авраама (Ангела), умершего спустя несколько лет после кончины отца (1776), то о нем равви Пинхас из Кореца сказал как–то, что, проживи он дольше, все цадиким его поколения признали бы в нем своего учителя. В автобиографии одного современника, видевшего, как в девятый день Ава*[28], день памяти о разрушении Храма, равви Авраам целые сутки молился, мы читаем: «Тогда я понял, что нет ничего странного в том, что его называют Ангелом, ибо ни у кого из рожденных женщиной нет такой силы». Однако в одном, самом главном отношении, равви Авраам не может считаться учеником равви Баэра, а именно в том, что он отказался от заповедей Баал Шема: он не стал «превращать свое нечто в ничто» и вернулся на путь аскетического уединения. В связи с этим равви Авраам, в отличие от Баал Шема, мало общался с простыми людьми и, в отличие и от Баал Шема, и от Великого Маггида, столь же мало общался с учениками. Он обучал Каббале одного–единственного человека, Шнеура Залмана, который был того же возраста, что и равви Авраам. В предисловии к своей книге, изданной после его смерти, равви Авраам отмечает тот факт, что истинные учения Баал Шема и Великого Маггида «на наших глазах потемнели и обросли материальной оболочкой» по сравнению с твердостью высшего цадика, «который не может сойти на низший уровень, чтобы возвести наверх свое поколение». И в этом, и в других аспектах телесные нисхождения ведущего цадика сделали невозможной передачу учения во всей его чистоте. Таким образом, уже во втором поколении стал очевиден проблематичный характер хасидского движения, особенно в его высших проявлениях.
Равви Пинхас из Кореца (Коржеч, ум. 1791) был вторым из окружения Баал Шема, кто оказался в центре легендарной традиции. Он не доводился Баал Шему учеником в строгом смысле этого слова, поскольку, как рассказывают, всего дважды к нему приезжал, последний раз – незадолго до смерти Баал Шема. По–видимому, контакты равви Пинхаса с равви Израэлем бен–Елиезером не повлекли за собой фундаментальных изменений в его взглядах, но лишь утвердили и усилили их. Тем не менее рассказы о равви Пинхасе необходимо должны быть включены в число хасидских легенд. Хотя он и не относился к Баал Шему как к своему учителю, но и он, и его школа сообщают множество сведений о Баал Шеме и цитируют важные его высказывания, которые отсутствуют в других источниках и которые поэтому, вероятно, восходят к устной традиции. Одно из таких изречений составляет основу собственного учения равви Пинхаса: того, кто делает нам зло и ненавидит нас, мы должны «любить» как можно «больше», чтобы возместить энергию любви, недостающую в том месте мира, которое занимает этот человек. Многие другие из числа главных положений учения равви Пинхаса также берут начало в словах Баал Шема. Чтобы лучше понять характер взаимоотношений этих равви, нам следует вспомнить, что Баал Шем – насколько это можно понять из различных источников – испытывал подлинные родственные чувства к тем, у кого под его влиянием возрастала собственная жизненная активность и кто, вследствие этого, еще глубже проникал в его учение. Наиболее теплые из этих чувств Баал Шем питал к равви Пинхасу, которому на момент смерти Баал Шема было тридцать два года и которого он воспринимал скорее как своего ближайшего соратника, нежели как ученика.
Равви Лейб бен–Сара, цадик, странствовавший по земле с какой–то тайной целью, говорят, называл равви Пинхаса «мозгом мира». Действительно, равви Пинхас был мудрецом в истинном смысле этого слова. В период между Баал Шемом и его правнуком, равви Наманом из Брацлава, не было никого, равного равви Пинхасу по силе и оригинальности учения, дерзновению и живости его выражения. То, что он говорил, часто исходило из глубокого знания человеческой души и всегда было спонтанным и исполненным большого сердечного участия. В отличие от Баал Шема и Великого Маггида, об экстазах равви Пинхаса ничего не сообщается. Действительно, он отказался от экстатических состояний, а мистическое учение свел к правилу постоянного возрождения с помощью погружения в ничто, то есть к доктрине умирания и воскресения, которая тем не менее обеспечивает устойчивую жизнь в согласии со всеми существами на земле и во взаимодействии с общиной своих последователей. Круг равви Пинхаса не оказал большого влияния на внешний мир, но, как таковой, он представляет собой уникальный и бесценный феномен, ибо его члены выделялись благородством своей личной веры, рассказами об учителе, лишенными каких–либо риторических украшательств, порой полных незатейливого юмора, и своей преданной готовностью исполнить все возложенные на них обязанности, даже ценой собственной жизни.
Равви Пинхаса невозможно отделить от его самого выдающегося ученика равви Рафаэля Бершадского. Во всей истории хасидизма, богатой плодотворными отношениями между учителем и учеником, нет подобного примера столь чистой гармонии, столь полной преемственности в служении. Читая и разбирая дошедшие записи, мы с трудом понимали, что следует относить к Пинхасу, а что – к Рафаэлю, хотя у последнего все же есть ряд вполне самостоятельных изречений. Но гораздо важнее самостоятельности здесь – это та преданность, с которой ученик слил учение своего наставника со своей жизнью и даже – согласно легендарной традиции – со своей смертью, тихо, но торжественно запечатлевшей его приверженность заповеди всегда следовать истине, за которую его учитель столько лет сражался.
Равви Иехиэль Михал, маггид из Злочова (ум. ок. 1786[29]), сначала учившийся у Баал Шема, а после его смерти – у Великого Маггида, был также уникальным человеком, не до конца понятым и вообще с трудом поддающимся пониманию. Он происходил из семьи тех аскетичных и мистически настроенных хасидим, которые с готовностью приняли новое движение и пытались занять в нем ключевые позиции, поскольку серьезность их веры, целиком определявшей их отношение к жизни, делала для этих людей особо значимой задачу обновления. Отцом Михала был равви Ицхак из Дрогобыча, критиковавший амулеты Баал Шема. Об этом равви ходило множество невероятных слухов, например, что однажды он получил благосклонность «принца леса»*[30] или что он отправлял обратно в иной мир тех своих новорожденных детей, которые ему не нравились. (Говорят, Михал остался в живых только потому, что мать не дала отцу взглянуть на младенца прежде, чем тот дал обещание, что оставит его в живых.) Мать равви Ицхака, которую называли «пророчица Йенте», часто слышала, как хор ангелов поет «трисвятое». Чтобы понять Михала, необходимо знать ту среду, в которой он жил. Несмотря на тот факт, что его отец был близок к хасидскому движению, сам Михал стал последователем Баал Шема только после серьезных колебаний. Из того, что нам рассказывают легенды, становится ясным, что в нем жила подозрительность отца, от которой он избавился очень нескоро. Но аскетизм, присущий ему изначально, равви Михал так полностью и не преодолел.
