Часть I
Период подготовки к Собору: подготовительные работы и предсоборные дискуссии в 1905–1916 годах
Глава 4
Общие основания епархиального управления
Рассматривая во введении к своей работе различные определения соборности, отец Георгий Ореханов отмечает, что «главное место в дискуссиях о высшем церковном управлении в России занимает именно эта богословская категория»[266]. Предсоборные дискуссии о строе церковного управления в известной мере отображают те три направления, которые мы видели в работах протоиерея А. М. Иванцова-Платонова, Н. А. Заозерского, П. В. Тихомирова. А именно: соборность как «общение верхов и низов» при строгом соблюдении полномочий епископской власти и известной степени участия клира и мирян в управлении; соборность как общественный союз; соборность как участие в управлении всех членов Церкви посредством представительства. Конечно, это разделение несколько искусственно – все три направления мысли в большей или меньшей степени сочетались в мнениях, высказанных во время предсоборных работ и дискуссий.
Из постановки вопроса о значении соборности в Церкви непосредственно вытекал вопрос об определении канонических рамок власти епископа и участия клира и мирян в церковном, в частности, епархиальном управлении. По этому поводу, указывая на ограничения канонической власти епископов в синодальный период, протоиерей Владислав Цыпин пишет:
Когда в начале XX столетия началась подготовка Поместного Собора, обнаружилось, что часть приходского духовенства и мирян главную задачу предстоящих церковных реформ видела не в укреплении канонических полномочий епископа, а в их умалении, в призвании к самому широкому участию в делах церковного управления на всех уровнях, в том числе и епархиальном, пресвитеров и мирян[267].
Разграничение между «либералами» («обновленцами») и «консерваторами» в значительной степени связано с расхождениями при определении соборности. Священник Георгий Ореханов, рассматривая требования «Союза ревнителей церковного обновления» в области реформы церковного управления, полагает, что Союз «сформулировал в своих программных документах основные положения церковно-обновленческой идеологии и выступил с либерально-реформаторскими требованиями»[268], которые, считает он, шли вразрез с православным каноническим правом[269]. С другой стороны, сводить цель всех «либералов» к ниспровержению канонического строя представляется преувеличением. С. Л. Фирсов считает, что обновленцы начала XX века сыграли роль церковной оппозиции слева, указав на опасность дальнейшего игнорирования вопроса о статусе белых клириков, которые давно и остро чувствовали свою незащищенность перед епископатом и привыкли видеть в монашестве корпорацию, изначально неспособную к церковному реформированию[270].
Такие «обновленцы» в своих «соборных» устремлениях скорее ратовали против искажений церковной жизни, обусловленных государственным влиянием на церковный строй – в частности, на сословное расслоение внутри церковной иерархии.
Вообще же, говорить о резком разделении в период предсоборных дискуссий между церковными «либералами» и «консерваторами» достаточно затруднительно. По словам протоиерея Николая Балашова, исследователя дискуссий о реформе в богослужебной жизни, говоря о «новаторах» и «консерваторах», надо иметь в виду, что речь не может идти о каких-то монолитных и непримиримых лагерях, состоявших из носителей прямо противоположных убеждений. <…> Граница между «новаторами» и «консерваторами» к тому же была подвижной[271].
Заметим, что защитники как «либерального», так и «консервативного» мнения по большей части считали, что оно отображает канонический строй Церкви и аргументировали его на основе канонов. Особенно ярко это выразилось в дискуссиях о принципах избрания епископа, где радикально противоположные точки зрения всякий раз обосновывались каноническими нормами. Лишь в редких случаях высказывалось мнение, что не следует апеллировать к канонам, но создавать новые церковные законы, новые формы церковной жизни[272].
Приведенное выше замечание профессора Фирсова заставляет обратиться нас еще к одному параметру, игравшему роль в дискуссиях о реформе епархиального управления. А именно, в предсоборных дискуссиях прослеживается не только противопоставление епископата и белого духовенства, о чем мы упомянули выше, но и противопоставление по сословному признаку монашества и белого духовенства, а также духовенства и мирян. Разделяя основной пафос записки «32‑х», профессор Московской духовной академии В. Н. Мышцын[273], тем не менее, указывал на присущую ей сословность, отстраняющую мирян: «Авторы, говоря о Церкви, большей частью разумеют в ней духовенство»[274]. Эту же сословность, но с другой стороны, отметил во второй записке «32‑х» епископ Сергий (Страгородский): «Та же тенденция [сословность. – и. С] сказывается и в совершенном исключении из Собора монашества»[275]. В ответ на эту рецензию, Ф. Н. Белявский (вероятный составитель записки Витте) писал, что «правящее монашество – это только дикий, больной нарост на здоровом теле Церкви», и приветствовал «пробуждение белого духовенства от тяжелого кошмарного сна в монашеских объятиях»[276]. Подобные же мысли несколько ранее высказывались профессором столичной академии Н. К. Никольским:
Епископы – это представители монашества, которое оценивает жизнь церковную под углом зрения аскетизма, с точки зрения идеалов монашества, но не с точки зрения общенародной и общецерковной пользы.
Монашество, добавляет он, «будет производить реформу прежде всего в интересах епископства и монашества»[277]. Мы, однако, видели, что понятие об архиерее, как сановнике, находящемся в отрыве от реальной жизни епархии, страдает приблизительностью. Следует также напомнить, что более трети епископата составляли вдовцы.
Естественно, упрекали монашество и в том, что оно правительствует над белым духовенством. Однако в данном случае речь идет об упреке не в сторону епископата как такового, не в сторону иерархии, но в сторону «монашеского сословия», занявшего иерархические посты:
Нельзя <…> упускать из виду существующее в настоящее время значительное нравственное разделение и недовольства между белым и черным духовенством. Черное духовенство в лице епископов является властвующим и часто вполне самоуправно, а белое поставлено к нему в совершенно подчиненное положение низшего чиновника к высшему и всеми средствами чисто внешней власти обязывается к формальному повиновению»[278].
Примечателен краткий обмен близкими к теме репликами, происшедший во втором отделе Предсоборного присутствия. Профессор Московского университета и Ярославского Демидовского юридического лицея Н. С. Суворов[279] задал вопрос: «Почему съезды епископов последнего времени не могут быть названы соборами?» профессор НА. Заозерский отвечал: «Потому что это сословные собрания». Н. С. Суворов на это возразил: «Сословия епископов нет»[280].
В приведенной выше точке зрения профессора Никольского привлекает внимание не столько противопоставление монашества и белого духовенства, сколько определение епископов как представителей монашества, достигших высшей власти в Церкви. Такая постановка вопроса уводит в сторону от понимания соборности, как, скажем, взаимодействия носителей различных служений внутри Церкви (епископов, клириков, мирян), и представляет соборность в категориях представительства тех или иных слоев церковного общества во властных структурах Церкви. Проблема в таком ракурсе становилась политической, и об основах канонического строя легко можно было забыть[281].
Итак, мы определили некоторые основные параметры дискуссий об изменениях в церковном управлении: проблему определения соборности и связанное с ней противостояние «либерального» и «консервативного» подходов, проблему сословного противостояния епископата и клира, духовенства и мирян. Применительно к епархиальному управлению речь пойдет о сочетании в нем соборного и единоличного начала. Исследуя этот вопрос, мы естественным образом приходим к вопросу о существующих проблемах в отношениях между епископом и паствой, а также к вопросу об ограничениях епископской власти, имевших место в синодальный период.
§ 1. Власть епископа и участие клира и мирян в управлении
