Вот какую карьеру сделала в представлениях современников эта некогда скромная богиня плодородия, материнства, мореходства… Сосредоточение в ее руках функций владычицы космических явлений, божества культурных достижений человечества, творца его этических установлений, его законов не только возвышало ее над другими небожителями, но фактически делало верховным божеством.
Исида-Тиха. Берлин. Египетский музей.
Эта тенденция к совмещению функций отдельных божеств в одном развивалась, по-видимому, независимо от иудейского монотеизма. Плутарх следующим образом выражает такие представления: «Не существует разных богов у народов северных и южных, не существует богов варваров и богов греков. Но как солнце, луна, небо, земля и море — они едины для всех людей. Несмотря на множество разнообразных имен, которыми их называют, также есть только единый разум, который царствует над всем миром, есть единое провидение, управляющее миром. Повсюду действуют одни и те же силы, а изменяются лишь имена и обряды культов, и те символы, которые возносят душу к (божеству, бывают иногда ясны, иногда темны»[79].
* * *
Известный этнолог Дж. Фрэзер писал, что, когда знаменитый Ганнибал, полтора десятилетия державший в трепете Рим, покидал Италию, он не мог предвидеть, что Европа, победоносно отразившая опасность, шедшую с Востока, — нападение Ганнибала — не окажет сопротивления и сравнительно легко покорится восточным богам[80]. Действительно, как раз с конца второй Пунической войны в Рим начинают интенсивно проникать восточные культы. Одним из первых был культ великой фригийской богини, матери богов Кибелы, воплощенной в маленьком черном камне, который в 204 г. до н. э. был торжественно ввезен в Рим. Культ Кибелы — оргиастический культ. Яркие театрализованные празднества, странные наряды жрецов, нанесение себе ран и самооскопление в честь богини, общее состояние экстаза, во время которого приверженцы ощущали себя приобщившимися к божеству, — все это производило большое впечатление на суеверную экзальтированную толпу. Известный римский поэт и философ Лукреций так описывал празднества в честь этой богини:
Бубны тугие гудят в их руках и пустые кимвалы,
Хриплые звуки рогов оглашают окрестности грозно,
Ритмом фригийским сердца возбуждает долбленная флейта;
Свита предносит ножи — необузданной ярости знаки,
Дабы сердца и умы толпы нечестивой повергнуть
В ужас священный и страх перед мощною волей богини[81].
С Кибелой связан культ Аттиса, ее умершего и воскресшего возлюбленного. Вскоре он сделался одним из важнейших государственных римских культов.
К I в. до н. э. в Риме распространяется почитание Исиды. Оно также носило оргиастический характер. Апулей оставил красочное описание празднеств Исиды, благодаря которой наступает чередование времен, «пред которой ответственны звезды… и радуются небожители»[82].
Посвящение в ее культ было окружено великой тайной. Испытуемый предварительно подвергался различным искусам и затем вводился в святая святых, где приобщался к божеству. В своем воображении он достигал пределов смерти, переступал порог подземного царства, встречался в полночь при сияющем солнце с подземными и небесными богами и, пройдя все стихии, снова возвращался к жизни. Эти посвящения, сопровождавшиеся состоянием экстаза, имели в глазах приверженцев Исиды большую привлекательность. Даже несколько столетий спустя, когда христианство из религии преследуемой становится религией преследующей, ему нелегко далось искоренение культа Исиды.
Кибела на колеснице, запряженной львами. Нью-Йорк. Метрополитен-музей.
С Исидой связан культ ее брата и мужа, умершего и воскресшего Осириса, дававшего его приверженцам надежду на справедливый загробный суд и воскресение.
Осирис в египетской мифологии предстает как благое божество, символ светлого начала, гибнущего в борьбе со злыми силами, но воскресающего вновь. В представлениях египтян Осирис — божество умирающей и воскресающей природы, и эти его черты делали его популярным далеко за пределами своей страны.
Образ Осириса переплетался и часто сливался с образом другого египетского божества, Сераписа. Серапис до известной степени искусственное образование. Его культ учредил из политических соображений Птолемей Сотер. Однако, несмотря на такое происхождение, это новое божество прижилось не только в Египте, но переселилось и в другие районы Римского государства.
Имя Сераписа составилось, по-видимому, из слияния двух имен — Осириса и Аписа. Что касается его функций, то они также сложились из слияния функций целого ряда египетских и греческих божеств. Серапис вобрал в себя функции Осириса как божества умирающей и воскресающей природы, Аида (Плутона) — как владыки подземного царства, Асклепия — как бога врачевания, Аполлона — как бога солнца. Это было типичное синкретическое божество, и сама Исида, сестра и жена Осириса, в представлениях современников часто становилась супругой и соправительницей этого нового бога. Серапису посвящались большие храмы-серапеумы. Среди них наибольшей известностью пользовался серапеум Александрии, при котором находилась знаменитая Александрийская библиотека.
Серапис. Слепок с эллинистической скульптуры.
С культом персидского Митры римляне познакомились в I в. до н. э. Этот культ проник в Римскую империю в первую очередь вместе с солдатами, набиравшимися в восточных районах, где пользовался успехом митраизм. Известную роль в его распространении играли купцы, а отчасти захваченные в этих районах рабы. В самом Риме культ Митры появился позже. Здесь он выступает как «бог Солнца непобедимый Митра». Однако в сознание современников он вошел как одетый в персидские одежды юноша, настигнувший и убивающий огромного быка. Центральное место в митраизме занимает борьба двух начал: добра и зла, правды и кривды, света и тьмы. Митра — солнечное начало. Он поборник правды, а его приверженцы, «воины Митры», тоже борцы с демонами зла. Культ Митры полон таинственности. Он выступает в обрамлении символики магических обрядов, астрологических прорицаний. Каждый посвящаемый должен пройти через семь этапов посвящения. Лишь достигшие определенной ступени могли участвовать в тайных мистериях, в которых священная трапеза играла важную роль. Трижды в день совершались богослужения. В пещерах или катакомбах в ореоле таинственности приносились кровавые жертвы. Вся обрядность порождала у митраистов мистическое восприятие окружающего, а идея борьбы приверженцев митраизма со злом давала чувство удовлетворения тем низам общества, которые примыкали к этой религии. Эти обстоятельства, по-видимому, способствовали распространению митраизма и превращению его в грозного соперника христианства.
Не останавливаясь на некоторых других восточных культах, не оставивших заметного следа в истории религиозных исканий эпохи, нужно отметить лишь значительное распространение иудаизма. Во многих городах империи имелись многолюдные еврейские общины, исповедовавшие монотеистический культ своего всевышнего бога.
Однако этот бог евреев диаспоры существенно отличался от Ягве самой Иудеи. Иные условия жизни, более тесное знакомство и общение с другими народами греко-римского мира, влияние религиозно-философских и этических воззрений этих народов — все это, разумеется, не могло не сказаться на представлениях самих евреев «стран рассеяния». И если в отношении обрядности, где тоже произошли известные изменения, диаспора все-таки удержала целый ряд старых установлений неколебимыми (табу на некоторые виды пищи, представления о ритуальной чистоте, обряд обрезания), то во взглядах на верховного бога иудеев произошли серьезные сдвиги. В представлениях современников, живущих вне Иудеи, это уже не узко национальный бог Ягве, местожительствующий на своей библейской родине и пекущийся только об «избранном» им народе. Вынужденный навещать религиозные общины всего ареала рассеяния — и Антиохии, и Дамаска, и Рима, и Пантикапея, он, естественно, приобретает космополитический характер и становится богом вселенной.
Другим существенным фактором в этом превращении явилось развитие прозелитизма — приобщения к иудейской религии людей других народностей. Есть основания считать, что прозелитизм получил значительное распространение в греко-римском мире[83]. Это, конечно, не могло не отразиться и на облике самого исповедуемого бога. Новые социальные и политические условия и идейные движения эпохи понуждают его «смотреть» на вещи шире своего двойника из Иерусалимского храма. Так, в Иерусалиме ждут близкого по времени земного мессию, потомка царского дома Давида, который будет помазан в земные цари и будет править Иудеей. В диаспоре этот образ абстрагируется. Предметом опеки мессии становится весь мир; целью его прихода — спасение человечества.
