(iv) Деяния Фомы
Деяния Фомы — труд сирийского происхождения с манихейской направленностью — представляет собой древнейшее свидетельство о легенде, согласно которой апостол Фома умер мучеником и его мощи были принесены в Эдессу[1739]. Книга, созданная, скорее всего, в начале III века, описывает ряд ярких сцен из жизни Фомы, используя их как структуру для аскетических духовных наставлений. В ней нет разработанной мифологии валентинианского гностицизма, но во взгляде на мир присутствует умеренный дуализм и энкратизм. Так, Искупитель тут спускается на землю, открывает посвященным, кто он и, следовательно, кто они, и вновь возносится ввысь, чтобы показать путь назад, в мир света. Таким образом, верные освобождаются от физического тела. Здесь пролеживаются некоторые аналогии с гностицизмом, хотя основные мотивы последнего и отсутствуют[1740].
Тема откровения и спасения возникает, в частности, в замечательном «Гимне о жемчужине» (главы 108–113), который лучше всего рассматривать как аллегорию о судьбе души. Душа в Гимне представлена принцем, посланным в Египет на поиски находящейся там красивой жемчужины, она нисходит в царство материи, где он забывает свое происхождение и свою назначение. Вспомнив о них благодаря вести, посланной с неба, он завершает поиски и отправляется с жемчужиной в путь. Собираясь в путь, он сначала снимает с себя грязную, нечистую одежду, которую носил в Египте, и оставляет ее. На обратном пути домой ему дают царскую одежду, увидев себя в которой, он осознает, кто он на самом деле. Так, вновь достойно облачившись, он возвращается с жемчужиной домой к царю–отцу. А, например, в другом месте, богатом образами, — в четвертом деянии (39–41), — осленок предлагает свою помощь Фоме, чтобы отвезти его в небесный «покой», но падает мертвым перед вратами города. Осел здесь представляет тело, «несущее» какое–то время душу, но неспособное с нею спастись, так что апостол не воскрешает его из мертвых. Толпа зевак торопит Фому воскресить его, но тот отвечает:
Я действительно мог воскресить его во имя Иисуса Христа. Но это отнюдь не уместно. Ибо тот, кто наделил его речью, так что он способен был говорить [как Валаамова ослица, имевшая дар речи], мог сделать и так, чтобы он не умер. Но я не воскрешу его не потому, что я не способен, а потому, что так для него и полезнее и лучше[1741].
Знаменитая молитва Фомы в двенадцатом деянии несет ту же весть:
Одежду, что изношена, выбросил, и работу, которая к отдохновению приводит, я исполнил… Искоренил я житницы мои и разрушил их на земле. Да возьму из сокровища Твоего, которое не иссякает. Источник бегущий я иссушил, да достигну источника Твоего живого, что во мне, и отдохну около него. Предел, который Ты определил мне, убил я; освобождение (конец), которое во мне, Ты освободил, да не отложится душа моя от доверия ее. Внутреннее я сделал внешним и внешнее внутренним. Да наполнятся волею Твоею все члены мои… Смертный не жил я, и живой я не умру… Презрение приобрел я на земле, вознаграждение сделай мне на небе[1742].
Важна душа, а не тело. Последнее с легкостью бросают, оно ни к чему в последнем путешествии. Здесь мы действительно завернули за угол, где теряются из виду практически все тексты, изученные нами в данной главе, не говоря уже о Новом Завете. Мы снова оказались в мире древнего платонизма. Воскресение даже не перетолковывается, но просто отвергается. Мы стоим на пороге гностицизма.
7. «Воскресение» как духовность? Тексты из Наг–Хаммади и некоторые другие
Помещая этот материал здесь, я потенциально готов услышать обвинение в том, что сооружаю невидимый хронологический барьер между текстами Наг–Хаммади и Новым Заветом[1743]. Не признаю себя виновным. Проблема в том, что мы не знаем, когда были написаны эти документы, какова предыстория текстов или идей, которые они содержат. До сих пор в этой главе мы следовали более или менее надежной исторической канве, сделав одно исключение для трех памятников раннего сирийского христианства; но теперь мы выходим (что, быть может, соответствует предмету дальнейшего рассмотрения) за пределы четко обозначенного пространства и времени и обращаемся к текстам, чтобы понять и выраженные там представления о теле и воскресении, и шире — представленное там мировоззрение в целом[1744].
Существует единственная подходящая отправная точка для изучения этой группы текстов — апокрифическое Евангелие от Фомы[1745]. Введение к тексту этого евангелия в обычном издании, принадлежащее перу одного из ведущих специалистов в этой области (Хельмута Кестера из Гарварда), говорит о книге, ее происхождении и содержащихся в ней основных богословских положениях следующее:
Влияние гностического богословия в Евангелии от Фомы очевидно, хотя невозможно приписать этот труд никакой определенной школе или секте… По Евангелию от Фомы основополагающий религиозный опыт — это не столько признание божественного существа, сколько понимание твоего собственного происхождения (свет) и судьбы (покой). Для того чтобы вернуться к первоисточнику, адепту нужно отделиться от мира, «совлекши» с себя одеяния плоти и «миновав» нынешнее тленное бытие; тогда он может ощутить новый мир, царство света, мира и жизни[1746].
Эту мысль ярко воплощают (если в данной ситуации такое выражение уместно) следующие отрывки:
Это небо прейдет, и то, что над ним, прейдет, и те, которые мертвы, не живы, и те, которые живы, не умрут. (11)
Мария сказала Иисусу: На кого похожи твои ученики? Он сказал: Они похожи на детей малых, которые расположились на поле, им не принадлежащем. Когда придут хозяева поля, они скажут: Оставьте нам наше поле. Они обнажаются перед ними, чтобы оставить это им и дать им их поле. Поэтому я говорю: Если хозяин дома знает, что приходит вор, он будет бодрствовать до тех пор, пока он не придет, и он не позволит ему проникнуть в его дом царствия его, чтобы унести его вещи. Вы же бодрствуйте перед миром, препояшьте ваши чресла с большой силой, чтобы разбойники не нашли пути пройти к вам. Ибо нужное, что вы ожидаете, будет найдено… (21)
Ученики его сказали: В какой день ты явишься нам и в какой день мы увидим тебя? Иисус сказал: Когда вы обнажитесь и не застыдитесь и возьмете ваши одежды, положите их у ваших ног, подобно малым детям, растопчете их, тогда [вы увидите] сына того, кто жив, и вы не будете бояться. (37)
Ученики его сказали ему: В какой день наступит покой тех, которые мертвы? И в какой день новый мир приходит? Он сказал им: Тот (покой), который вы ожидаете, пришел, но вы не познали его. (51)
Иисус сказал: Я разрушу [этот] дом, и нет никого, кто сможет построить его [еще раз]. (71)
Два высказывания про «обнажение» (21, 37) явно подразумевают следующее: обычное физическое тело суть «одеяния», и автор настоятельно убеждает: нужно найти, как от них освободиться, растоптав их как нечто достойное презрения[1747]. «Поле» в длинном отрывке — тварный мир, в котором мы теперь живем, но который мы должны быть готовы оставить; как в речении 11, настоящий порядок времени, пространства и материи в сущности имеет преходящий характер[1748].
В калейдоскопе образов Фома 21 хозяин дома, подстерегающий вора, похоже, изображает посвященного, который должен охранять сокровище духовного знания на случай, если кто–нибудь попытается его отнять. Мир плоти, по–видимому, атакует мир души, и тут необходимо готовиться к защите.
Высказывание о покое мертвых (51) вызывает споры. Согласно недавнему изданию Евангелия от Фомы, слово «покой» (anapausis) попало сюда по ошибке из конца предыдущего высказывания[1749]. Вместо этого предполагается, что речь тут на самом деле идет не о «покое» умерших, а о «воскресении». Может быть, это попытка найти «учение о воскресении» у Фомы, где его нет, но в любом случае суть высказывания сводится к тому, что судьба умерших, как бы ее ни понимали, уже совершилась — тайно, невидимо для простого глаза, как в «присутствующем, хотя и невидимом царстве» из речения 113. Это высказывание выразительно отвергает раннехристианское ожидание, что Бог последним действием в истории создаст новое небо и новую землю[1750].
Последнее речение в этой группе (71) дает интересный двойной образ: «Я разрушу дом этот, и никто не сможет вновь построить его». Отклонение – хотя, на мой взгляд, и производное — от хорошо известного канонического речения тут очевидно[1751]; не так очевиден смысл. На одном уровне все вроде соответствует другим местам в Евангелии от Фомы: основное порождение иудаизма, физический, от мира сего Храм будет разрушен и не возобновится; антииудейская тенденция во многих местах этого памятника — одна из его наиболее ярких особенностей. На другом уровне, если помнить, что «храм» часто служит образом тела — уже в Иоанновой версии речения, где Иоанн объясняет, что Иисус говорил о «храме тела своего»[1752], — можно понять намерение автора, хотя бы один из смыслов, и так: Иисус устранит физическое тело посвященного и ничем не заменит его. Тогда это было бы открытым отрицанием телесного воскресения[1753].
