2.4.3. Молинизм
Молинизм назван в честь испанского иезуита XVI века Луиса де Молины — именно он первым выдвинул нечто похожее на ту теорию Провидения, о которой пойдет сейчас речь. Молинисты солидарны с респонсивистами в отрицании того, что будущее является открытым в каком–либо из указанных оупенистами смыслов. Но, в отличие от респонсивистов, молинисты не думают, что промыслительные решения Бога в конечном счете объясняются Его знанием будущего. Провидение, по мнению молинистов, зависит от знания иного рода, а именно от того, что часто называют «промежуточным знанием».
До Молины средневековые философы проводили различие между естественным знанием Бога, которое включает знание Им истин, одновременно необходимых и независимых от Божьей воли (таких, как истины логики и математики), и свободным знанием Бога, куда входит знание Им истин случайных и зависящих от Его воли (например, обычных истин, относящихся к объектам и событиям нашего мира). Молина же обнаружил здесь третий род знания — знание истин, которые являются случайными (подобно предметам свободного знания Бога) и, однако, независимыми от Божьей воли (подобно предметам Его естественного знания). Поскольку этот вид знания находится, так сказать, «между» естественным и свободным знанием Бога, то его назвали «промежуточным знанием». Важнейшие примеры истин, представляющих собой объекты промежуточного знания Бога, — это истины, относящиеся к тому, что могли бы сделать свободные создания в обстоятельствах, которые не являются фактически существующими. Иными словами, промежуточное знание Бога состоит главным образом в Его знании контрфактуальных высказываний, относящихся к свободным поступкам, т.е. к утверждениям вроде «если бы Фред сделал Вильме предложение, Вильма свободно приняла бы его». Согласно молинистам, такие истины являются случайными: контрфактуальные высказывания, оказавшиеся истинными в реальном мире, могли бы быть и ложными. Тем не менее они не зависят от воли Бога. Иначе говоря, не Бог решает, какие из контрфактуальных высказываний истинны.
Суть дела, таким образом, заключается в следующем: определяя, какого рода творческие акты нужно совершить и какого рода промыслительное вмешательство в естественное течение вещей необходимо предпринять, Бог отчасти руководствуется своим промежуточным знанием — своей осведомленностью о том, что свободно совершат Его создания, если Он поставит их в те или иные условия. Именно так в значительной степени и осуществляется контроль Бога над творением. А чтобы понять, почему, представьте лишь, что получится, если вы обретете способность достоверно знать, какой будет реакция ваших друзей на любой — в буквальном смысле любой — ваш поступок. В такой ситуации было бы нетрудно манипулировать ими, словно куклами. И однако ваши друзья не превратятся в ваши куклы, ибо все их ответные действия по–прежнему будут свободными. Не исключено, разумеется, что некоторых вещей вы не сумеете от них добиться, что бы вы ни предпринимали. Возможно, к великому для вас сожалению, мужчина или женщина, с которым (или с которой) вы желаете вступить в брак, так устроены, что решительно никакие ваши действия не способны иметь своим следствием свободное согласие данного лица на брак с вами. А значит, ваш контроль будет ограниченным — и ограниченным именно свободой окружающих вас людей. Тем не менее контроль этот останется весьма обширным, и даже там, где вы будете бессильны что–либо контролировать, вы сможете, по крайней мере, с точностью предсказать действия ваших друзей (ибо, коль скоро вам известно, что вы сами намерены предпринять, ваше знание того, как отреагировали бы они на ваши действия, сразу же дает вам знание о том, какими будут эти реакции, как только совершатся ваши действия).
А значит, сходным образом обстоит дело и с Богом. Если Бог обладает обширным промежуточным знанием, то последнее предоставляет Ему высокую степень контроля над вселенной и, вместе с Его собственным знанием всего того, что Он сам сделает в будущем, обеспечивает Ему полное и безошибочное знание будущего. Поскольку, по нашему предположению, иные из созданий Бога свободны, то возможны и такие результаты, которых Бог просто не способен добиться. К примеру, некоторые люди могут быть так устроены, что, несмотря на любые усилия Бога, они никогда не сделают свободного выбора в пользу общения с Ним. И все же Бог может, по крайней мере, гарантировать, что всякий, кто при некотором возможном стечении обстоятельств сделал бы свободный выбор в пользу общения с Ним, непременно окажется именно в подобного рода обстоятельствах. Кроме того, Бог мог бы контролировать и многие другие следствия.
Молинизм представляет собой весьма убедительное воззрение, чрезвычайно полезное в теоретическом плане. Тот факт, что, согласно молинизму, Бог обладает обширным, но не абсолютным контролем над творением, позволяет молинистам решительно отстаивать положение о верховенстве Бога и в то же время каким–то образом объяснять существование зла. (Вероятно, говорят молинисты, возникновение зла было попросту неизбежным, раз уж Бог возжелал создать существа свободные и коль скоро Ему не дано полной власти над истинностью контрфактуальных высказываний свободы). Молинизм также помогает понять, почему ад может оказаться заселенным. (Возможно, например, что есть люди, которых было совершенно необходимо сотворить, но которые сами по себе таковы, что все мыслимые старания Бога не способны побудить их к свободному выбору в пользу общения с Ним.) Положения молинизма использовались также для защиты ряда конкретных представлений о боговдохновенности Писания, для разработки и подкрепления теорий воплощения и просительной молитвы, для обоснования традиционной доктрины первородного греха и, наконец, для такой интерпретации сущности предопределения и избрания ко спасению, которая могла бы примирить то и другое с весьма основательной [robust] (некомпатибилистской) трактовкой человеческой свободы.
При всем при том молинизм также сталкивается с серьезными возражениями. Важнейшим для молинизма является допущение существования истинных контрфактуальных высказываний свободы. Многие философы, однако, склонны отвергать данное допущение по той причине, что в случае контрфактуалов свободы с ложными антецедентами трудно понять, что же может служить обоснованием их истинности. Предположим, к примеру, что Вильма свободна и осталась бы свободной, если бы Фред сделал ей предложение. Предположим, далее, истинность того, что если бы Фред сделал ей предложение, то Вильма бы его приняла. Но что именно делает это высказывание истинным? Ничто известное о Вильме не гарантирует того, что она примет предложение. Ведь она, в конце концов, свободна — а это как раз и означает, что если Фред сделает ей предложение, то она вольна его принять или не принять. А если ничто в понятии Вильмы не гарантирует того, что она его примет, то трудно понять, что еще — кроме посягательства на ее свободу — могло бы нам это гарантировать. А значит, опять же, трудно понять, что же могло бы сделать истинным высказывание, что она примет предложение Фреда. Можно было бы заявить — и некоторые действительно так утверждают, — что контрфактуалы свободы не нуждаются в доказательстве своей истинности чем–либо в принципе. Они могут быть просто истинными и все тут. Но вот беда: если нет ничего, что делало бы их истинными, то нелегко уразуметь, чем же вообще объясняется их истинность.
Воззрению, именуемому у нас «кальвинизмом», можно было было бы с полным правом присвоить ярлык «томизма» или даже «августинизма». Воззрение это приписывают, среди прочих, св. Августину, св. Фоме Аквинскому и Кальвину; не подлежит сомнению, что его разделял Джонатан Эдвардс и целый сонм последователей как Аквината, так и Кальвина. Приверженцы подобного взгляда, в противоположность сторонникам трех вышеописанных воззрений, считают, что все случайные факты и события полностью детерминированы Божьей волей и в то же время человеческая свобода совместима с детерминизмом. А значит, подобно оупенистам, респонсивистам и молинистам, кальвинисты утверждают, что человеческие существа свободны; важно, однако, подчеркнуть, что их представление о свободе — скорее компатибилистское, нежели некомпатибилистское — весьма отлично от всех прочих.
Кальвинизм предлагает самую решительную и бескомпромиссную из возможных концепцию божественного провидения. Контроль Бога над творением абсолютен и даже, как иные выражаются, педантичен. Кальвинисты совершенно буквально понимают библейские речения о том, что ни одна из малых птиц не упадет на землю без воли Бога (Мф 10:29) и что когда жребий брошен, то все решение его — от Господа (Притч 16:33). Ничто в мире не оставляется на волю случая, всякое движение всякой частицы бытия подчинено воле Божьей и есть следствие Его предначертаний. Тем, кого смущает мысль, что Бог может идти на риск или оставлять важные вещи, вроде судьбы наших бессмертных душ, в руках подверженных заблуждениям свободных созданий, кальвинизм дарует максимальное утешение. Многие находят кальвинизм привлекательным и по той причине, что он, как можно подумать, вытекает из теологии совершенного существа. Ведь если нечто подобное кальвинизму ложно, то остается мыслимым, по крайней мере, в принципе, что воле Божьей можно противиться, что сотворенные существа в силах помешать Богу добиться желаемого, что творение способно разрушить замыслы Творца. Если отвергнуть кальвинизм, то Бог, во всяком случае до некоторой степени, оказывается в зависимости от творения — ситуация, по мнению многих, неприличная. Бог, имеющий больше власти, лучше, чем Бог, имеющий меньше власти, а значит, Он должен обладать совершенной, т.е. абсолютной властью над происходящим во вселенной.
