***
Большая часть тамплиеров, стараясь изобразить себя невинными жертвами некоей жестокой системы, справиться с которой никому не под силу, давали своим судьям достаточно разумные и вполне внятные показания, которых те, собственно, от них и ждали. Признаваясь, что с ними совершали развратные действия, подсудимые утверждали, что участвовали в этих действиях против собственной воли. Рено де Провен, приор Орлеана, представший перед инквизицией 7 ноября, проявил большую, чем многие другие, изобретательность, рассказав следующую историю. Он был принят в орден пятнадцать лет назад в часовне замка тамплиеров в Провене. Многие из его друзей и родственников ждали у закрытых дверей часовни и вокруг нее, пока Рено проходил обряд посвящения. После того как он поклялся соблюдать Устав и обычаи ордена, один из братьев показал ему требник с изображением распятия Христова и спросил: «Веришь в него?» Рено ответил, что нет, и сразу же один из присутствующих братьев, по имени Гуго, отметил: «Это ты правильно говоришь, ведь он лжепророк». Однако же Рено в душе понимал, что верит он не в изображение Иисуса Христа, а в Него самого. И тут другой брат велел Гуго замолчать и прибавил, что сейчас они как следует наставят новичка относительно порядков ордена. По словам Рено, до непристойностей дело не дошло только из-за того, что слишком многие ждали его у дверей часовни, а также потому, что было уже поздно. И все-таки он был глубоко потрясен происшедшим и в тот день совсем не мог есть, а через три дня заболел и болел до Рождественского поста, во время которого ему пришлось есть мясо, потому что он очень ослабел. В конце концов он исповедался одному доминиканскому монаху, по имени Никола, из Компьенс-кого монастыря, и тот сказал Рено, что зря он вступил в орден тамплиеров, ведь ему несколько раз предлагали присоединиться к братству доминиканцев. Подсудимый утверждал, что никогда не видел Устава тамплиеров и никто ему показать его не стремился, а потому, как он считает, те, кто признался на суде в совершенных преступлениях и ошибках, говорили правду70.
Если рассмотреть подряд все 138 протоколов парижских слушаний, сразу видно, сколь поспешно и огульно Делались эти признания. 105 человек признались в том, что отречение от Иисуса Христа было в той или иной форме им навязано, но многие взяли на вооружение расхожую формулу: они поступили так «ore et non corde», т. е. только на словах, ибо в сердце своем веру в Господа сохранили. 123 человека признались, что плевали на Распятие, или на землю возле него, или на различные изображения распятого Христа по приказу тех, кто принимал их в орден, однако некоторые утверждали, что плюнули в сторону или же просто притворились, что плюнули. В 103 случаях подсудимые утверждали, что их целовали в «неприличные места», обычно пониже спины и в пупок. Есть и некоторые вариации: один тамплиер, например, получив приказание поцеловать приора в пупок, решил этого не делать, потому что «живот у него был весь в струпьях от чесотки», и всего лишь коснулся живота носом71. Поцелуй в губы, в котором признавались даже те, кто более ни в чем сознаваться не желал, не считался таким уж непристойным; такова, например, была обычная и вполне законная форма приема в любое братство, а также — принесения во Франции светской феодальной присяги «устами и дланями»72. В 102 протоколах имеются прямые и косвенные указания на то, что гомосексуальные связи между членами ордена поощрялись, хотя некоторые свидетели всего лишь «слышали от других» о том, что у братьев общие постели. Один тамплиер утверждал, что это делалось специально, с целью удовлетворения греховного влечения, зато другой притворялся, что вообще не понял, зачем так было устроено73. Лишь трое тамплиеров признались, что на самом деле имели гомосексуальные связи с другими братьями, и один из них, Гийом де Жиако, служитель в доме великого магистра, показал, что, будучи на Кипре, имел сексуальные сношения с де Моле по три раза за ночь. Другой служитель, Пьер из Сафеда, рассказал, что его склонил к мужеложству один испанский тамплиер по имени Мартен Мартен, которому он не смог оказать сопротивления, поскольку великий магистр еще во время приема в члены ордена велел ему не противиться гомосексуальным домогательствам74.
Что же касается идолопоклонства, то парижские слушания мало что прояснили. Всего девять человек понимали, о чем идет речь; все они видели какую-то голову — от одного до двенадцати раз, — которой поклонялись тамплиеры во время своих собраний в таких далеких друг от друга городах, как, например, Париж и Лимасол. Голова выглядела по-разному: то с бородой, то ярко раскрашенная, то из дерева, то из серебра, то позолоченная, а то вдруг с четырьмя ногами — двумя спереди и двумя сзади75. Наболее четкое описание дал разговорчивый служитель ордена Рауль де Жизи. Он видел эту голову семь раз на различных собраниях братства, где иногда председательствовал Гуго де Пейро, генеральный досмотрщик ордена. Когда голова показывалась, все присутствовавшие падали ниц, поклоняясь ей. Выглядела голова жутко и была похожа на демона (по-французски un maufe): стоило Раулю ее увидеть, как его охватывал страх, и он едва мог сдержать дрожь. Однако же, по словам рассказчика, в душе он никогда ей не поклонялся76.
С некоторыми вариациями та же тема повторялась и на слушаниях в провинциях. В Каоре, например, большая часть свидетелей согласилась с показаниями того, кого допрашивали первым, — горожанина Пьера Донадери, сына местного буржуа. Его принимали в орден лет тридцать назад. Во время обряда посвящения, происходившего в часовне, он, отойдя в сторонку, снял с себя мирскую одежду и надел платье тамплиера, после чего, вернувшись к приору, обнаружил, что тот стоит «на четвереньках, подобно зверю», а он, Пьер Донадери, должен поцеловать его пониже спины и в пупок, а потом плюнуть на крест и многократно отречься от Бога77. В Каркасоне брат Жан де ла Кассань рассказал, что во время его вступления в орден приор лег на скамью, а он и другие неофиты должны были Целовать его в задницу. Потом приор сел, и они поцеловали его в пупок, причем оба раза «одежда его была распахнута». Затем приор вытащил из сундука большого бронзового идола, похожего на человека, одетого в далматик, поставил его на крышку сундука и сказал неофитам: «Вот друг Бога, который говорит с Ним, когда только захочет, и вы должны вознести ему хвалы за то, что он привел вас в орден, чего вы так горячо желали, и он исполнил это ваше желание». Неофиты преклонили перед идолом колена, а потом им показали Святое распятие и велели отречься от него и плюнуть на крест. Подсудимый не знал, что это был за идол, хотя ему казалось, что он похож на какого-то демона. В 1300 г. Жан де ла Кассань отправился в Рим, там исповедался во всем, и на него была наложена епитимья. Когда его спросили в суде, почему же он согласился проделать то, о чем рассказывает, он сказал: «по глупости и простоте, а также по молодости». В то время ему было двадцать два года78. В этом районе Франции признания в идолопоклонстве «добывались» более успешно. Те тамплиеры, которых допрашивали после Жана де ла Кассань, говорили, что тоже видели — в том или ином обличье — некоего идола с бородой, возможно изображение «Бафомета» (Магомета) или «Яллу» (Аллаха) <Эти слова воспринимались как имена дьявола.>, а также какого-то черно-белого идола и еще идола из дерева79.
Рядовые члены ордена и воины не получали моральной поддержки и положительного примера от своих руководителей. Через восемь дней после начала арестов Жофф-руа де Шарне, приор Нормандии, т. е. один из самых важных людей в ордене, прослуживший ему более тридцати семи лет, признался на допросе, что принимавший его в члены братства тогдашний великий магистр ордена Амори де ла Рош утверждал, что Иисус Христос — лжепророк, а не Бог, и велел ему трижды отречься от Христа, что он и сделал «на словах, но не в сердце»; потом ему велено было поцеловать великого магистра в пупок. Более того, Шарне заявил, что слышал, как Жерар де Созе, бывший приор Оверни, говорил на собрании ордена, что «лучше пусть братья совокупляются друг с другом, чем вступают в половую связь с женщинами», хотя от самого де Шарне никогда не требовали брать на душу подобный грех. Он рассказал также, что и сам однажды принимал неофита в орден тем самым способом, который описывал ранее, однако затем понял, что обряд этот «отвратителен, нечестив и противен католической вере», и стал вести прием в братство в соответствии с первоначальным Уставом80.
Это была существенная «победа» королевских чиновников, но еще более важным оказалось признание самого великого магистра ордена Жака де Моле, сделанное им 24 октября81. Великому магистру в то время, должно быть, уже перевалило за шестьдесят, и на процессе он производил впечатление человека, совершенно сбитого с толку, насмерть перепуганного и сразу резко постаревшего и ослабевшего — видимо, из-за того давления, которое оказывали на него королевские чиновники. Он, казалось, совершенно утратил почву под ногами и ни разу не проявил себя как сколько-нибудь решительный руководитель. Хотя в последующие годы Жак де Моле не раз менял свои взгляды, сперва отказываясь от первоначальных показаний, потом снова признаваясь в совершенных грехах, он никогда так и не сумел оправиться от того удара, под воздействием которого сделал свое первое признание, — как не смог и изгладить это событие из памяти — собственной и окружающих — настолько умело оно было срежиссировано властями для достижения максимального пропагандистского эффекта.
