В эссе «Человек отменяется» К. С. Льюис характеризует то, что он считает главным различием между древними и современными представлениями о действительности. Льюис обрушивается на нашу самодовольную убежденность в том, что в древности люди верили в магию, а потом появилась наука и вытеснила ее. Как специалист по средневековью, Льюис знал, как оно сменилось современностью, и понимал, что в Средние века магия была малоизвестна, что пик ее популярности пришелся на XVT-XVII века, то есть на то же время, когда развивалась современная наука. По его утверждению, эти два явления имели одну и ту же причину.
Серьезный интерес к магии И серьезный интерес к науке родились одновременно. Один из них заболел и умер, другой был здоров и выжил, но они – близнецы. Их родила одна и та же тяга3.
Льюис описывает эту тягу – новый подход к нравственной и духовной действительности:
И магия, и прикладная наука отличаются от мудрости предшествующих столетий одним И тем же. Старинный мудрец прежде всего думал о том, как сообразовать свою душу с реальностью, и плодами его раздумий были знание, самообуздание, добродетель. Магия и прикладная наука думают о том, как подчинить реальность своим хотениям; плод их – техника, применяя которую можно делать многое, что считалось кощунственным…4
В древние времена было ясно, что за пределами «я» существует трансцендентный нравственный порядок, встроенный в ткань вселенной. При нарушении этого метафизического порядка последствия будут столь же суровыми, как если бы мы нарушили законы материи, сунув руку в огонь. Идти путем мудрости означало учиться жить в согласии с непреклонной действительностью. Такая мудрость опиралась главным образом на развивающиеся свойства характера, такие, как смирение, сострадание, отвага, осмотрительность и преданность.
Нам кажется несправедливым, что сначала мы решаем, правильно ли заниматься сексом вне брака, а потом обнаруживаем, что существует Бог, который покарает нас за это
Современность изменила эту ситуацию. Абсолютная действительность стала рассматриваться не как сверхъестественный порядок, а как мир в естественном состоянии, поддающийся влиянию. Вместо того чтобы придавать своим желаниям форму в соответствии с действительностью, теперь мы управляем самой действительностью и придаем ей форму в соответствии с нашими желаниями. В древности люди смотрели на встревоженного человека и предписывали духовное изменение характера. В наше время вместо этого применяются методики управления стрессом.
Льюис понимал, что читатели могут подумать, будто он против научного метода как такового, и возражал, что это не так. Однако ему хотелось дать нам понять, что современность зародилась в «мечтах о власти». Работая во время Второй мировой войны, Льюис находился в гуще событий, которые можно назвать самым горьким плодом духа современности. Друг Льюиса Дж. Р. Р. Толкин писал во «Властелине колец» о последствиях стремления к власти и контролю вместо стремления к мудрости и наслаждению «данностью» сотворения Божьего5.
Дух современности возложил на нас обязанность определять, что верно или неверно. Новообретенная уверенность в том, что мы можем управлять физическим окружением, хлынула через край и помогла нам утвердиться в мнении, что теперь мы можем менять и метафизическую сферу. Поэтому нашему разуму кажется несправедливым то, что сначала нам приходится определять, правильно ли заниматься сексом вне брака, а потом обнаруживать, что существует Бог, который покарает нас за это. Мы так твердо верим в свои личные права в этой сфере, что сама идея судного дня кажется нам немыслимой. Но как показывает нам Льюис, эта вера связана со стремлением к контролю и власти, уже имевшим страшные последствия для недавней истории мира. Далеко не все ныне живущие люди признали современный взгляд на вещи. Почему мы должны вести себя так, словно он неизбежен?
Во время обсуждения моей проповеди одна из прихожанок сказала, что сама мысль о Боге как Судие оскорбительна. Я спросил: «А почему вас не оскорбляет мысль о всепрощающем Боге?» Она явно озадачилась. Я продолжал: «При всем уважении к вам советую задуматься о своем культурном положении, если вы находите оскорбительным христианское учение о преисподней». Затем я добавил, что нерелигиозных жителей стран Запада тревожит христианская доктрина ада, однако их привлекает библейское учение о том, что надлежит подставить другую щеку и прощать врагов. Затем я попросил эту прихожанку вообразить, как воспринимает христианство представитель совершенно иной культуры. В традиционном обществе учение о том, что надо «подставить другую щеку», абсолютно не имеет смысла. Оно оскорбляет самые глубокие инстинкты и представления людей о том, что правильно и что нет. Но учение о Божьем суде не представляет для них никакой проблемы. У этого общества вызывают отторжение те аспекты христианства, которым радуются нерелигиозные жители западных стран, и привлекают аспекты, которые те не желают признавать.
Но почему, продолжал я, культурные болевые точки жителей Запада должны быть судом последней инстанции, определяющим состоятельность христианства? Я осторожно задал моей собеседнице вопрос, считает ли она свою культуру превосходящей культуру других, незападных стран. Она сразу же ответила отрицательно. «Тогда почему же, – спросил я, – возражения вашей культуры против христианства должны иметь преимущество перед их возражениями?»
В качестве аргумента представим себе, что христианство – это не продукт какой-то одной культуры, а транскультурная истина Божья. В этом случае следовало бы ожидать, что она будет в какой-то момент противоречить каждой существующей культуре и казаться оскорбительной ее носителям, так как человеческой культуре свойственно постоянно меняться и оставаться далекой от совершенства. Если бы христианство было такой истиной, оно оскорбляло бы наше мышление и в то же время корректировало его. Возможно, такое же положение занимает христианское учение о высшем суде.
Бог Судия не может быть любящим Богом
В христианстве Бог и любит, и судит. Многим трудно понять это. Люди считают, что любящий Бог не может быть Богом Судией. Как и большинству других христианских священников в нашем обществе, мне тысячи раз задавали вопрос: «Как может любящий Бог быть вместе с тем Богом, полным гнева и ярости? Если Он любит, если Он совершенен, Он должен все прощать и принимать каждого. Он не должен гневаться».
Свой ответ я всегда начинаю с замечания о том, что все любящие люди порой сердятся, и не только несмотря на свою любовь, но и по причине этой любви. Если вы кого-то любите и видите, как этого человека губят – пусть даже он сам губит себя, – то не сможете не разозлиться. Как указывает Бекки Пип-перт в своей книге «У надежды свои резоны»(Норе Has Its Reasons),
подумайте о том, как мы почувствуем себя, если увидим, что человека, которого мы любим, губят неразумные поступки или отношения. Неужели мы отреагируем на увиденное с доброжелательной терпимостью, как если бы речь шла о незнакомце? Отнюдь… Противоположность любви – не гнев, а ненависть, а крайнее проявление ненависти – безразличие… Гнев Божий – не яростная вспышка, а неуклонное противоборство раку… съедающему изнутри род человеческий, который Бог любит всем существом6.
Библия гласит, что гнев Бога проистекает из Его любви и восхищения творением. Он гневается на зло и несправедливость, поскольку они разрушают мир и целостность этого творения.
Праведен Господь во всех путях Своих и благ во всех делах Своих… Хранит Господь всех любящих Его, а всех нечестивых истребит (Пс 144:17–20).
Выслушав все это, многие сетуют, что те, кто верит в Бога как Судию, не проявляют желания примириться с врагами. Если веришь в Бога, Который истребляет нечестивцев, можно прийти к выводу, что вполне оправдано истребление некоторых из них собственными руками. Мирослав Вольф, хорват, который своими глазами видел конфликт на Балканах, иначе рассматривает учение о Божьем суде. Он пишет:
Если бы Бог не гневался на несправедливость и обман И не прекращал насилие раз и навсегда, такой Бог был бы недостоин поклонения… Единственный способ запретить любое обращение самих людей к насилию – утверждать, что насилие законно лишь в том случае, когда оно исходит от Бога… Мой тезис о том, что отказ от насилия требует веры в божественное правосудие, не понравится многим… на Западе… [Однако] чтобы заявлять, будто бы отказ людей от насилия [проистекает из веры в] нежелание Бога вершить суд, нужно жить в своем доме в тихом пригороде. На опаленной солнцем земле, пропитанной кровью невинных жертв, такая идея неизбежно погибнет… [вместе] с другими симпатичными пленниками либерального разума7.
В этом любопытном отрывке Вольф рассуждает, что именнонедостатокверы в мстящего Бога «тайно питает насилие»8. Стремление человека заставить поплатиться за преступления тех, кто совершил насилие, почти непреодолимо. Его не перебороть банальностями вроде «ну неужели вы не понимаете, что насилием ничего не добьешься?» Тому, кто увидел, как его дом сожгли, а родных изнасиловали и перебили, такие разговоры покажутся смешными и не имеющими никакого отношения к справедливости. Однако жертвы насилия склонны не просто восстанавливать справедливость с помощью мести под девизом: «Ты выбил мне один глаз, за это я выбью тебе оба». Они неизбежно втягиваются в бесконечную цепь мщения, в которой удары и контрудары питает и оправдывает память о чудовищных злодеяниях.
