Чем же закончилась эта жуткая история? Телефонного права тогда, возможно, не было, но влияние авторитетных лиц все же было. Вмешался граф Л. Н. Толстой совместно с редактором «Санкт–Петербургских Ведомостей» князем Ухтомским. Дочь писателя графиня Т. Л. Толстая лично отправилась к обер–прокурору; К. П. Победоносцев уверил графиню, что дети немедленно будут возвращены родителям, что самарские власти «черезчур переусердствовали».
Все это звучит невероятно дико, слишком уж неправдоподобно: и законы, и исполнительское «творчество» на местах, и боязливое умолчание тех, кому надо было по совести использовать свои возможности вполне гласно, через печать, чтобы противостоять произволу. Увы, проблема по–прежнему остается актуальной. Может быть, какая–нибудь петербургская или московская газета и поднимет вопрос о нынешнем беззаконии епархиального начальства, но на местах даже свободолюбивые редакторы на это не отважатся. Формируется новая несвобода, которая будет не легче коммунистической. Абсурд? — Возможно. Но не фантазия, ибо исторический опыт, как мы видим, был, и большевики в готовом виде взяли от своих идеологических предшественников и форму, и суть духовного рабства.
Но закончим анализ религиозного законодательства, приведя еще пару законов, напрямую связанных с незавидной судьбой детей:
Статья 120:
«Родители, которые быв по закону обязаны воспитывать детей своих в вере православной, будут крестить их или приводить их к прочим таинствам и воспитывать по обрядам другого христианского (курсив мой. — А.Б.) исповедания, присуждаются за сие:
к заключению в тюрьме на время от восьми месяцев до одного года и четырех месяцев;
Дети отдаются на воспитание родственникам православного исповедания, или, за неимением оных, назначенным для сего от правительства опекунам, также православной веры» [221].
Всегда ли воссоединялись семьи? На местах епархиальное начальство само решало, настал ли срок освобождения сектанта. Не лучше ли было бы, чтобы он (или она) еще посидел и подумал. А дети? Дети у "добрых» опекунов, потому что, как правило, у родственников своих ртов хватало, чтобы кормить еще какую–то «штунду».
Родители опять же сами виновны, причем вдвойне: в том, что ушли из православия, и в том, что нарушили подписку. Какую? — Статья 67 («О правах и обязанностях семейственных»):
«Если жених или невеста принадлежат к Православному исповеданию, в сем случае… везде требуется, чтобы рожденные в сем браке дети крещены и воспитаны будут в правилах Православного исповедания; подписка (курсив мой. — А.Б.) сия берется священником перед совершением брака по форме, при сем приложенной; по совершении брака подписка представляется епархиальному Архиерею» [222].
Если дети рождались от родителей, уже отпавших от православия, то на них метрик не выписывалось, а это значит, что детей этих как бы и не было, раз незаконнорожденные, т. е. не крещены по православному обряду. Это «аукалось» в течение всей жизни например, на такого «незаконнорожденного» сына не выделялся земельный надел.
Иван Карамазов Достоевского не соглашался с тем, что людей часто обвиняют в звериной жестокости. Нет, говорил Иван, зверь не жесток; он терзает свою добычу просто потому, что хочет есть. Но зверь никогда не сможет быть художественно, артистически жесток, как может человек. Вчитаемся снова в законы с их инквизиторской утонченностью, художественной изощренностью. Порою даже не сразу уловишь их репрессивную направленность.
В Уставе для иностранных исповеданий на территории России была статья, которая гласила:
«Подлежит наказанию так же и тот, кто принимал православного в свое исповедание по обрядам своей веры» [223].
А за обращение в православие из других исповеданий правительство награждало ревнителей орденами.
А что сейчас? Православие по–прежнему осуждает прозелитизм на своей «канонической территории»…
Мы говорим «инквизиция», но имеем ли на это право? Это слово ассоциируется с мрачной эпохой Средневековья, когда в странах Западной Европы еретиков сжигали на кострах.
Но иначе как инквизицией не назовешь действия властей, когда кормящую мать заключали в каталажку, не давая даже напоследок покормить грудью свое дитя, и осуждали на срок, какой рекомендовали по своему усмотрению миссионеры–инквизиторы. «Всем известно, какую роковую, решающую роль играют в сектантских процессах эксперты. Мы получили сведения от самих сектантов, которые писали нам: «Что нам делать? Нам сообщили, что в суд будут вызваны в качестве экспертов миссионеры С. Никольский и М. Кальнев. Какой же это будет суд? Ведь эти миссионеры наши явные враги, не раз говорившие нам, что ждут не дождутся нашей погибели» [224].
«Наиболее реакционным в Священном Синоде был обер–прокурор Победоносцев, который организовал движение под названием «внутриправославная миссия», цели которой официально определялись как борьба против любого рода сектантских учений. Эти миссионеры поистине сделали себя полицейскими агентами. В результате их доносов, докладов многие проповедники Евангелия были направлены в тюрьмы или высланы. Среди наиболее ревностных миссионеров был Скворцов. Позднее среди гонимых штундистов все миссионеры назывались «скворцами». Если в их письмах часто упоминалось выражение «скворцы прилетели», каждый понимал, что прибыли православные миссионеры и ожидайте преследований и арестов» [225].
«Победоносцев получил прозвище «российского Торквемады», «черного папы»… После его смерти в 1907 г. о нем писали, что он был «человеком приказа и опричнины» и пытался уничтожить в народе стремление к образованию и просвещению» [226].
«Каждый должен помнить, что в это время законы относительно религиозной жизни все еще действовали, запрещая отделение от Православной церкви. Наказания были суровыми. Запрещались религиозные общения среди русских, за исключением богослужений в Православной церкви, организация любых религиозных обществ и церквей была также запрещена. Все Евангельские собрания были секретными или неофициальными, и во всех губерниях и местах ссылки были сотни тех, кто страдал за свои религиозные убеждения. Как я считал в то время, вся Россия представляла собой огромную тюрьму» [227].
Слово «инквизиция» достаточно часто звучало уже в то время в среде возмущавшихся и протестовавших против беззакония. Уместно ли его употребление сейчас? Не исключено, что может быть подано исковое заявление о возбуждении судебного разбирательства по статье о клевете, о ложных сведениях, порочащих честь и достоинство… Все возможно в «стране чудес». Участвовал же автор данной работы в судебном процессе со свастиколюбивыми, которые в зале суда умудрились вслух пообещать перестрелять всех, кто противостоял им. И ничего, прокуратура по Воронежской области не нашла в этой публичной угрозе состава преступления. Если российская Фемида так судит о реалиях сегодняшнего дня, то где гарантия, что она разберется во вчерашнем?
Предоставим слово документам, свидетельствам и другим материалам, прямо касающимся поднятой проблемы.
Вопросы о преследованиях за веру в восточной половине христианского мира изучались еще до советского периода. Правда, имели в виду в основном Византию. Но уже при князе Владимире Красном Солнышке византийские же епископы, судя по летописям, рекомендовали применять казни инакомыслящих [228].
«Приказ инквизиторских дел возглавлял архимандрит московского Данилова монастыря Пафнутий. В распоряжении этого приказа были свои подьячие, своя охрана и собственная тюрьма» [229].
Выше мы говорили о духовном голоде российского люда и о заметном охлаждении его к православию. Катализатором этого процесса явилось ставшее наконец–то доступным Евангелие. Тогда начались судебные разбирательства (пока еще в единичных случаях). К примеру, в Бердянском уезде в 1860–61 гг. был привлечен к суду ряд лиц из крестьян.
«На допросе Васецкий и его сотрудники заявили, что они не сектанты, а православные, и собирались лишь для чтения Евангелия, не предполагая, что это может навлечь на них подозрение в расколе…» [230].
«Штундистские общины (и даже в значительном числе) существовали уже, как видно из всеподданнейших Отчетов обер–прокурора Святейшего Синода за 1873–1886 г.г., в следующих губерниях: Волынской, Подольской, Екатеринославской, Таврической, Полтавской, Орловской, Бессарабской, Воронежской, Харьковской, Калужской, Пензенской, Рязанской, Нижегородской, Тамбовской, Оренбургской, Самарской, Саратовской, Смоленской, в земле Войска Донского и даже в Москве» [231] (почему «даже» и почему упущена Киевская губерния, важнейший очаг нового религиозного движения? — А.Б.). Перечень, разумеется, неполный. Ничего не сказано о северных окраинах России — возможно, в силу того, что эти данные до 1885 г. Позднее товарищ обер–прокурора Св. Синода В. Саблер пошлет сочинение архимандрита Павла, где, между прочим, упоминается о существовании в Архангельской губернии секты под названием «утковайзет» [232], видимо, завезенной из финской окраины Российской Империи. Если это так, то транскрипция искажена, и слово должно читаться «усковайсет» — «верующие» (из финскогс языка). Архимандрит дает описание этой секты — она аналогична евангелистам.
